— А где гарантии, что, даже если я буду откровенным, вы не выполните ваши угрозы?

— Мое слово. Я думаю, вы уже поняли, что ему можно верить.

— Елена Васильевна, вы уж извините меня за прямоту, но... — он рассмеялся.— До чего же обманчива бывает внешность! Вы ведь производите впечатление гораздо более умной женщины. Неужели вы сами не понимаете, что говорите вещи совершенно несерьезные.

— А это вещь серьезная? — я приоткрыла заранее положенный рядом ежедневник так, чтобы он увидел фотографию.

Его лицо окаменело, он задумался, пожевал губами, что-то для себя решая и просчитывая, и в конце концов сказал:

— Примите мои поздравления, это сильный ход. Я даже не спрашиваю, что вы с ней будете делать. И так ясно, что эту карту вы разыграете по полной программе.

— Только в том случае, если вы меня к этому вынудите — я не сторонница крайних мер. Вас наняли, чтобы выполнить одну работу, меня — чтобы другую. Карты легли так, что у меня более крупный козырь, и пересдачи не будет.

— Ну, что ж, я рад, что в вас не обманулся. Значит, я еще не разучился разбираться в людях. Вы достойный соперник. Умно построили разговор...

— Все ясно — вербовка в темпе presto,— усмехнулась я.

— Ну зачем вы так? — поморщился он.— Я же понимаю, что это будет пустой тратой сил. Но меня гораздо больше интересует другое: почему Панфилов, вообще, дал вам эту фотографию?

— По-моему, здесь и гадать нечего. Из чувства личной симпатии, конечно,— сказала я, решив, что уж если по моей вине над Семьей нависла угроза, то я должна постараться отвести ее, как можно дальше, или, в крайнем случае, перевести на себя.

— Абсолютно исключено,— уверенно заявил Коновалов.— У Владимира Ивановича традиционная сексуальная ориентация.

— Но это только подтверждает мои слова.

— Елена Васильевна, это начисто опровергает их. В вас от женщины — только запись о поле в паспорте и не более,— отмахнулся он от меня.

— Ну во-о-от,— разочарованно протянула я.— А я действительно было решила, что вы разбираетесь в людях.

— Именно потому, что я в них разбираюсь, я так и говорю. Вы не женщина, и сами об этом прекрасно знаете.

— К счастью для меня не все мужчины разделяют ваше совершенно ошибочное мнение,— рассмеялась я, хотя мне было совершенно не до смеха.

— Смотря какие мужчины. Если вы имеете ввиду тех, кто сам норовит под женский каблук залезть, то они такая же ошибка природы, как и вы,— невозмутимо произнес он.

— А-а-а... Хотите отыграться за пережитое унижение и высказаться? Валяйте! — предложила я, поняв, почему Пан предупредил меня, чтобы я держала себя в руках.

— Вам это действительно интересно, голубушка? — вскинул брови Коновалов.— Тогда я это сделаю с превеликим удовольствием. Воспитан так, что не могу ни в чем отказать женщине. Даже такой, как вы,— он, как бы извиняясь, развел руками.— Так вот, голубушка... Вы кажетесь загадочной особой только самой себе. А для наблюдательного человека с жизненным опытом понять и просчитать вас — дело несложное.

— Это вы о себе? — уточнила я.

— Конечно, о себе. Я ложной скромностью не страдаю. Вы, голубушка, или единственный ребенок в семье, или старшая дочь, но, скорее, первое. Батюшка ваш, человек властный, громогласный и всех и все подавляющий, мечтал о сыне, наследнике, но не получилось. Вот он и воспитал вас по своему образу и подобию: учил драться, лазить по деревьям, стрелять, всегда добиваться своего, одним словом, быть лидером, а, еще проще говоря, мужиком. И любимая ваша игра в детстве была «казаки-разбойники», уж никак не «дочки-матери», что для девочки было бы естественно. А матушка ваша — существо забитое, бессловесное... И любите вы ее эдакой чуть пренебрежительной, снисходительной любовью, а вот отцом, хоть и спорите с ним постоянно, восхищаетесь. Детей у вас нет — это ваш осознанный выбор, потому что они стеснили бы вашу свободу. Шить, вязать, готовить вы не то, чтобы не любите, а просто не умеете. Отношение к мужчинам чисто потребительское, как к гормонотерапевтам. У вас нет ни подруг, ни друзей — ведь вам кажутся смешными и нелепыми обычные чисто женские интересы и занятия, но только и мужчины вас к себе не приняли — вы же, хоть и мужик, но в юбке. Вот и получилось, что от одних вы ушли, а к другим не пришли. Вы очень одиноки, но совершенно от этого не страдаете, потому что для вас на первом месте — работа. Зарабатываете вы,— тут он оценивающе окинул меня взглядом,— очень неплохо. А самое главное — вы счастливы непониманием того, как же вы несчастны. Хватит? Или еще что-нибудь добавить?

Все время, пока он говорил, я улыбалась, хотя внутри у меня все клокотало и я с трудом сдерживалась, чтобы не плеснуть ему кофе в лицо. Но он увидел во мне серьезного противника и я не собиралась его разочаровывать.

— Конечно, добавить! Мне очень интересно вас слушать!

— А вы, Елена Васильевна, действительно непробиваемы,— покачал головой Коновалов.— У другой бы хоть взгляд изменился, а вы только улыбаетесь, как будто я и не о вас говорил.

— Ну, если вам больше нечего добавить, то давайте вернемся к моему вопросу. Кто же дал вам такое поручение?

— Жаль, что здесь нельзя курить,— сказал Коновалов и я тут же постаралась отплатить ему той же монетой.

— Я сама курю и поэтому вполне понимаю муки заядлого курильщика, особенно, когда он нервничает — ведь сигарета так успокаивает в трудную минуту. Не правда ли? — я мило ему улыбнулась и вопрошающе взглянула прямо в глаза.— Если бы я заранее знала, что наш разговор вас так взволнует, то назначила бы встречу где-нибудь в другом месте, чтобы вы чувствовали себя более комфортно.

— Вы редкостная стерва, голубушка,— серьезно сказал Коновалов.— Только зачем вам пинать лежачего? Самоутверждаться за его счет? Лишних врагов наживать? Учтите, человек может простить проигрыш, но унижение своего достоинства — никогда,— и, совершенно неожиданно для меня, искренне добавил: — Жаль, что мы не в одной команде.

— А я, Аркадий Анатольевич, вообще, ни в чьей команде не состою и состоять не буду. Я сама по себе. Мне слишком дорога моя свобода. Как же вы этого не заметили? При вашей-то наблюдательности и знании жизни? — язвительно сказала я, поняв, как лучше всего отвести угрозу от Семьи.

— Так почему же тогда Панфилов дал вам эту фотографию? Если вы не играете на его стороне? — чуть не заорал Коновалов и я поняла, что его это действительно очень беспокоит.

— Дело в том, что я оказала очень, понимаете, очень серьезную услугу лично ему, и это,— я показала глазами на ежедневник,— плата за нее.

— Подождите, подождите,—сузившиеся глаза Коновалова впились в мне в лицо.— Значит... Так... Но это же совершенно меняет дело!

— Аркадий Анатольевич,— поторопилась я остудить его пыл.— Надеюсь, вы понимаете, что, случись что со мной, точно такая же фотография ляжет на стол... Мне назвать фамилию отца этого мальчика? Или не надо?