Ричард плохо не подумал. Дипломат от Бога, он вмиг покорил мою маму, всего лишь героически запихнув в себя чудовищное количество хлеба с маслом. Каким БОЛЬШИМ он выглядел в нашем домике — мебель съежилась до размеров кукольной — и с какой нежной осторожностью обходил все запретные зоны прошлого нашей семьи. (Папуля к этому времени уже исчез, но его отсутствие было не менее осязаемым, чем присутствие.) От ужаса перед встречей с «шикарным приятелем Кэти» мама, всегда не в меру хлопотавшая ради гостей, впала в другую крайность и не купила даже необходимого. Рич, тут же вызвавшись сбегать за молоком в соседний магазинчик, вернулся с двумя коробками разного печенья и одой холмам, чьи закопченные спины он углядел в конце улицы.

— Джулия сказала, тебя кредиторы отца доводят.

Мама приглаживает шапку седых кудряшек:

— Пустяки. И вовсе ни к чему было тебя тревожить. Все утряслось, не волнуйся.

Должно быть, я скорчила гримасу, потому что мама быстро добавляет:

— Будь к отцу добрее, дорогая.

— С какой стати? Не очень-то он был добр к нам.

— Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш, — хором стыдят меня утюг и мама. — Ему тоже нелегко, — вздыхает она. — Такой умный, а применения себе не нашел. Семья не могла дать ему образования. Сам-то он о медицине мечтал, но это ж сколько лет учиться. Где им было деньги взять?

— Что ж он вечно проблемы на свою голову ищет, если такой умный?

Дискуссии, в которых она не сильна, мама всегда завершает беспроигрышно — так, чтобы парировать было нечем.

— Он очень тобой гордится, Кэти. Кому только твои школьные табели не показывал! Мне даже прятать приходилось.

Она складывает рукава последней блузки и добавляет ее к остальным вещам. Тех двух блузок, что я подарила ей на прошлый день рождения, в корзине нет. Как и других подарков.

— Мам, ты носишь тот красный кардиган, который я тебе купила?

— Но он же из кашемира, дорогая!

С тех пор как я начала зарабатывать, я покупаю маме одежду. Хорошую. Мне хочется, чтобы у нее были красивые вещи; мне нужно, чтобы они у нее были. А она все откладывает «до лучших времен» — то есть до той туманной даты, когда жизнь наконец исполнит свои обещания и станет чем-то более-менее приемлемым.

— Тортика отрезать? Будешь?

Нет.

— С удовольствием.

На серванте, по соседству с массивными часами, купленными четверть века назад, пристроился снимок моих родителей пятидесятых годов. Берег моря, оба смеются, небо за ними в черных точках чаек. Звездная пара. Отец в образе Тайрона Пауэра, чернильные глаза Одри Хепберн сияют на мамином лице; она в таких чудных коротеньких штанишках наездницы и аккуратных черных лодочках. В детстве этот счастливый снимок доставил мне немало горестных минут: я мечтала вернуть «маму с картинки». Я верила, что, если набраться терпения, мама обязательно вернется. Она просто откладывала свое возвращение до лучших времен. Рядом, в серебряной рамочке, — фото Эмили в день рождения. Ей исполнилось два года, она как раз увидела праздничный торт и вся светится от счастья. Мама ловит мой взгляд.

— Красавица наша!

Я улыбаюсь, киваю. Что бы в семье ни творилось, появление малыша всегда вносит свежую струю. После рождения Эмили мама пришла в роддом, и когда ее сухая, отмеченная годами ладонь легла на крохотную ладошку внучки, я вдруг поняла, почему, имея дочь, легче смириться с мыслью о неизбежной потери матери. А маме, должно быть, легче будет покинуть нас с Джулией теперь, когда мы сами стали мамами. Спросить ее об этом, чтобы убедиться, я так и не осмелилась. На кухне гремит посуда.

— Мам, прошу тебя, оставь все, посиди со мной.

— Отдыхай, дорогая. Ножки-то, ножки на софу положи.

— Ну иди же сюда.

— Сейчас. Только одну минутку.

Не могу я сказать ей о Ричарде. Как сказать?

Джулия живет в пяти минутах езды от маминого дома. В подобных районах улицы, как правило, наделяют названиями деревьев и растений, словно в попытке возместить тот ущерб, что нанесло природе строительство. Но сегодня проезд Орхидей, улица Вязов и Вишневая аллея звучат издевательски, внося тоскливо пасторальные нотки в симфонию стекла и бетона. Моя сестра живет в Березовом тупике. Подковообразное нагромождение слепленных друг с другом хибар шестидесятых годов окаймляют участки более поздних времен — творение городских архитекторов, горевших охотой возродить коммуны, так рьяно разрушенные городскими архитекторами.

Появление «вольво» вызывает нездоровый ажиотаж у стайки местных малолеток, но хватает грозного взгляда, чтобы ребятня смотала удочки. В этих краях даже головорезы смирные. Садик перед домом номер девять заменяет подобие клумбы — вскопанный круг земли с кривым рододендроном в окружении чахлых белых цветочков, которые я про себя зову английским ответом эдельвейсам. Одним колесом на бетонной дорожке, трехколесный велосипед припаркован перед домом, должно быть, с раннего детства ребятни Джулии: на проржавевшем, когда-то желтом сиденье вырос слой компоста из прелых листьев.

Дверь открывает женщина средних лет, с отросшей стрижкой «под пажа». Средних лет. А ведь она на три года и один месяц младше меня — факт, который мне никогда не забыть, потому что я и помню-то себя с той ночи, когда меня принесли в спальню родителей посмотреть на маленькую девочку. Обои в спальне были зеленые, а девочка красная-красная и завернута в белую шаль, которую мама всю зиму вязала в кресле перед обогревателем. Девочка смешно сопела, хваталась за протянутый палец и не хотела отпускать. Звалась девочка сестрой. Я сказала маме, что надо дать ей имя Валери, как у тети-ведущей из «Голубого Питера». В надежде избавить младшую от ревности старшей, если я сама назову сестричку, родители записали ее Джулией Валери Редди, и она поминала мне это всю жизнь.

— Чего стоишь? Заходи уж, — говорит сестра и прицокивает, углядев мою машину. — Снимут колеса-то. Может, поближе подъедешь? Барахло я уберу.

— И так сойдет. Ничего с ней не случится.

Мы гуськом протискиваемся по узкому коридору мимо белой металлической стойки, увитой ползучими растениями.

— Здорово у тебя цветы разрослись, Джулия.

— А чего им сделается? Растут как сорняк, — пожимает она плечами. — Чай еще есть, хочешь?

Стивен, слезь с софы, тетя Кэти из Лондона приехала.

Пока его мама возится с чашками, Стивен, симпатичный ребенок с неуклюжим телом подростка, скачет ко мне здороваться.

Новость о разрыве с мужем я привезла своей сестре как дар, как знак примирения. Она донашивала мою одежду, она слушала, как учителя сравнивают ее со старшей сестрой — той, что поступила в Кембридж, она за всю жизнь не имела ничего лучшего, чем у меня. Теперь все изменилось. Старшая сестра не сумела удержать при себе мужчину — а значит, проиграла в древнейшем из состязаний.

— Со свободным местом напряженка. — Джулия не извиняется, а лишь констатирует факт, смахивая с дивана журналы и откидывая к двери футбольные причиндалы Стивена.