– Так ведь в этом-то все и дело – с вожделением, если можно так выразиться. Оно по преимуществу безмозгло. Основная трагедия нашего мира ровно в недопонимании этого факта и заключается. Мы слишком много всего вокруг него навертели. Такие понятия, как верность, душевная близость, любовь, обладание – и все это рано или поздно идет прахом. Мне доводилось знать мужчин – «знать» во всех смыслах, – которые являлись ко мне дважды в неделю, поскольку насчет безмозглого у них аж свербило, а уже закончив, никак не могли про своих женушек наговориться.

– И что же именно они вам рассказывали? Я сгораю от любопытства.

– Вижу, соскучились по сплетням?

– Чувство такое, что далековато меня от дворца занесло.

– Тут, ваше высочество, не поспоришь. Ну что ж. Некоторые говорили о том, что волшебство их взаимной любви куда-то подевалось, огонь желания угас, оставив лишь холодные камни. Другие жаловались, что все сделалось слишком сложным, или слишком механическим, или слишком непрочным. Но больше всего было тех, кто отзывались о женах как о своей собственности, которой, если вдруг потребуется, можно воспользоваться, а в остальное время о ней и вспоминать незачем. При этом от одной лишь мысли, что жена сейчас, может статься, занимается тем же самым, что и ее муж здесь, со мной, – от одной лишь этой мысли у них в глазах убийственная ярость вспыхивала.

– Так, значит, даже рядом с вами они так ничего и не осознавали?

– Вы очень проницательны, ваше высочество. Совершенно верно, вообще ничего.

– Поскольку вы предлагали им секс без каких-либо обременений.

– Именно так.

– Безмозглый.

– Да. Это их освобождало, а свобода дарила радость – ну или по крайней мере беспамятство, – пусть даже и на короткое время. Вот только потом, стоило удовольствию отхлынуть, старый мир возвращался к ним, погромыхивая цепями. Уходили они от меня в таком настроении, словно их к Утопалкам приговорили.

– Ваша жизнь, капитан, была весьма разнообразной и необычной.

– Жизнь? Это слово, ваше высочество, тут вряд ли годится.

– Ну, для того, чтобы жить, дышать вовсе не обязательно – и, умоляю, прежде чем сообщить мне, что это и так до смехотворности очевидно, подумайте над моими словами еще немного, поскольку я совсем не ваше состояние имела в виду.

– Вот теперь, ваше высочество, вы меня по-настоящему заинтриговали.

– За годы, ушедшие на мое образование, я успела…

Ее следующие слова потонули в громоподобном реве. Торопливо обернувшись, они увидели, что на бухту, сразу за отмелью, обрушился мутный и пенный поток. Он бил из зияющего отверстия, почти полностью скрытого струями пара, и уже успел разбросать в стороны плавающие льдины, открыв широкую полосу чистой воды. Мгновение спустя из раны с грохотом посыпался чуть ли не целый лес – ломаные сучья, треснувшие стволы, – а следом за ним, подобно выброшенному вперед кулаку, вылетел нос корабля, который затем нырнул вниз, во взбудораженную воду.

Бурный поток направил его прямо на риф.

– Сука ты Странникова! – выругалась Шурк Элаль.

Окутанный паром и пеной корабль вдруг резко завалился набок, изменил курс, и они увидели женщину, изо всех сил налегающую на кормовой руль, пытаясь противостоять течению.

Рана с грохотом схлопнулась, оборвав и неистовый поток. Слышался лишь треск бьющихся друг о дружку в водовороте веток и бревен.

Фелаш проводила взглядом кинувшуюся прямо в воду капитана.

Странный корабль чиркнул бортом о коралловый выступ, но потом его все же отнесло в сторону от рифа. Хорошо еще, умозаключила принцесса, что море сегодня спокойное – впрочем, представлялось очевидным, что одной женщине с судном не справиться, так что опасность катастрофы еще не миновала. Бросив взгляд направо, она увидела, что команда высыпала к самой кромке берега, явно намереваясь последовать за своим капитаном.

Фелаш снова перевела взгляд на корабль.

– Милочка, а посимпатичней там ничего не нашлось?

Отплевываясь грязной водой, Шурк Элаль подтянулась и выбралась на палубу. Под сапогами оказалось что-то скользкое, и она сразу же со стуком рухнула на бок. Поднесла к глазам ладонь. Кровь. Целая лужа крови. Она выругалась, снова вскочила на ноги и бросилась к носу.

– Якорь тут есть? – проорала она. – Где якорь, чтоб его?

– Откуда мне знать? – прокричала в ответ с кормы камеристка.

Шурк увидела, что матросы тоже один за другим бросаются в воду. Хорошо.

– Нас обратно к рифу несет, – снова прокричала камеристка. – Как мне эту штуку остановить?

– Да якорем же, корова ты бестолковая!

Не обнаружив ничего подходящего и несколько устыдившись своей вспышки, Шурк развернулась и двинулась назад, к корме. Но, разглядев наконец камеристку, застыла на месте.

– Боги, женщина, кто это тебя так?

– Да хомячки треклятые, – оскалилась та. – Это у вас что якорем называется, не вон та штука?

Шурк заставила себя оторвать взгляд от женщины и перевести его туда, куда она указывала.

– Поцелуй меня Маэль, это и вправду он! – Она сделала несколько быстрых шагов к якорю и снова застыла на месте. – Это что я там внизу слышу – воду? Мы что, воду набираем?

Навалившаяся на руль камеристка подняла на нее измученные, налитые кровью глаза.

– Это вы меня спрашиваете, капитан?

Развернувшись на месте, Шурк бросилась к обращенному в сторону берега борту и злобно уставилась на бултыхающихся в воде матросов.

– Эй, все наверх, увальни хреновы! И – к насосам! Быстрей!

Оставшаяся на берегу Фелаш присела на бревно, снова стараясь не зацепиться о стержни. Затянулась кальяном и продолжила не без удовлетворения созерцать разворачивающийся спектакль. Выпустив струю дыма, она почувствовала и услышала хрипы в гортани.

Вот и полуденный кашель на подходе.

Ему пришлось прокладывать себе путь сквозь мешанину раздавленных шлемов, разодранных стальных кольчуг, костей, что рассыпались пылью, так что вокруг его ног вздымались серые облака. Впереди, в середине усыпанной телами равнины, был навален курган из таких же переплетенных трупов, а на его вершине торчали два древесных ствола, связанные посередине и образующие косой крест. С него свисало то, что осталось от тела – плоть изодрана, поверх иссохшего лица – пряди черных волос.

Даже с этого расстояния Силкасу Руину было видно, что из середины лба у трупа торчит длинная стрела.

Здесь, в этом месте, миры накладывались один на другой. Столько хаоса и безумия, что они отпечатались на самом времени, сжав ужас неумолимой хваткой. Здесь на коже доброй сотни миров оказалось выжжено одно и то же клеймо. Он не знал, что именно в этой битве – в этой бойне – привело к подобным последствиям, не знал даже, в каком именно из миров она произошла.