— Значит, все очень плохо?

— Очень.

Время в камере тянулось медленно. Охрана приносила тубы с пайком: протеин, жиры, вода и растительная паста. Иногда добавлялась гомеопатическая доза карри. Такое ешь, чтобы не умереть с голоду, остальное — только твои проблемы. Холден и ел, чтобы не умереть. Ему надо было вернуть команду, корабль. Выбраться отсюда.

Он видел падение империи чужаков. Видел взрывающиеся солнца. Видел, как кошмарная машина на Станции, построенной не человеческими руками, убила человека. И ни о чем не мог думать, кроме Наоми, Амоса и Алекса. Как им сохранить корабль? Как вернуться домой? Под домом понималось «где угодно, только не здесь». Не в первый раз Холден жалел, что не везет сейчас те подозрительные коробки на Титанию. Он плавал посреди камеры размером с гроб и старался не сойти с ума от ядовитой смеси бездействия и страха.

Даже если вся команда уцелела, сам он теперь в руках марсиан. Не он подорвал «Сунг-Ан» — все уже знают. Не он выпустил в эфир фальшивое заявление. Все обвинения против него развалятся, но это не изменит того факта, что Марс желает отобрать у него корабль. Он предпочитал огорчаться из-за корабля, потому что сохранить «Росинант», потеряв команду, было бы хуже.

— Паршиво ты выбираешь друзей, — сказал Миллер.

— Ты куда, к черту, подевался? — отозвался Холден.

Покойник пожал плечами. В тесной камере Холден ощущал даже его запах. Мерцающие светлячки покружили вокруг головы Миллера голубоватым нимбом — и погасли.

— Со временем плохо, — продолжал детектив, словно на что-то намекая. — Впрочем, мы о чем-то говорили?

— О Станции. О блокировке.

— Верно, — покивал Миллер, стянул свою нелепую шляпчонку и почесал висок. — Об этом. Так вот, пока вокруг крутится чертова уйма высокой энергии, Станции неспокойно. У вас, ребята, сколько там — двадцать больших кораблей?

— Около того, кажется.

— И все на ядерной тяге. У всех мощные источники энергии внутри. Ничего особенного, но Станцию уже пару раз пугнули, она и дергается. Вы бы лучше послали ей небольшое сообщение. Показали, что не опасны. Если сделаете так, я почти уверен, что смогу вас выпустить. Или же она разложит вас всех на атомы.

— Что-что?

Миллер виновато улыбнулся.

— Извини, пошутил. Просто отключите реакторы и внутренние источники. Тогда вы окажетесь ниже порога, и я смогу от этого оттолкнуться. То есть если вы захотите.

— Что значит «если»?

Холден дернулся, задел плечами потолок. Здесь было не повернуться. Каюту создавали не для двоих.

На долю секунды мозг Холдена попытался сопоставить два образа — плавающего рядом Миллера и слишком тесное для двоих помещение. Не справился. По спине поползли мурашки. И то и другое одновременно не могло быть истинным, и мозг с отвращением отказался совмещать несовместимое. Миллер кашлянул.

— Не делай этого, — посоветовал он. — И так трудно. Под «если» я понимаю блокировку блокировки. Я не разобрался, где пружина капкана. Если снять тормоза, чтобы вы все рванули по домам, или принялись палить друг в друга, или еще что, врата откроются. Для всех.

— В том числе и для тех, у кого выгорели звезды?

— Нет, — возразил Миллер, — тех порталов больше нет. Только уцелевшие звездные системы по ту сторону оставшихся.

— А что в этом плохого?

— Неизвестно, что из них вылезет, — ответил Миллер. — Слишком уж много дверей вышибет одновременно. — В тишине слышалось только шипение воздуховода, но Миллер закивал, словно услышал ответ. — Второй вариант — придумать, как выбраться отсюда, поджав хвосты, и забыть все как страшный сон.

— Думаешь, так будет лучше?

— Я думаю: когда-то существовала империя, дотягивавшаяся до тысяч солнц. Вирус с Эроса — их инструмент. Вроде гаечного ключа. И вот появилось нечто, достаточно большое, чтобы в них всадить пулю. Чем бы оно ни было, оно может поджидать за одним из порталов в надежде, что кто-нибудь сделает глупость. Так что вам лучше оставаться здесь. Делать обреченных младенчиков. Жить и умирать во тьме. Зато таящийся вовне там и останется.

Холден придержался рукой за койку, выровнялся. Сердце отстукивало милю в минуту, ладони побелели и стали влажными от пота. Он боялся, что его вырвет, и соображал, успеет ли дотянуться до вакуумного приемника. В его памяти гибли звезды.

— Думаешь, лучше так? — повторил он. — Притихнуть и выбираться отсюда к черту?

— Нет, по мне, их лучше открыть. Я уже изучил здесь все, что можно изучить, тем более при блокировке. Я хочу разобраться, что произошло, а для этого нужно выйти из угла и осмотреть место происшествия.

— Ты — вроде научного прибора.

— Да, — признал Миллер. — Всегда учитывай источник сведений, так? Может, тебе стоит поговорить с кем-нибудь, кто еще не умер. Вы в случае чего теряете больше, чем я.

Холден задумался на минуту и улыбнулся. А потом и рассмеялся.

— Не думаю, что это что-нибудь изменит. В моем положении я ничего не решаю, — сказал он.

— И то верно, — кивнул Миллер. — Ничего личного, но друзей ты выбираешь паршиво.

Когда запустили барабан, она была в камере. В прежней жизни она приняла бы такое помещение за ветеринарный загон для крупного животного. Скажем, для лошади. Или коровы. Дюжина загонов, по шесть в ряд, со стальными стенами и решетками. Решетки настоящие, как в старых видео, и с маленькими откидными дверцами сверху, чтобы можно было подкинуть сена. В остальном все хирургически белое. И все под замком. Одежду у нее отобрали, взамен выдали простой розовый тренировочный костюм. Ручной терминал отобрали тоже. По нему она не скучала. Плавала в воздухе, чуть-чуть не дотягиваясь до стен и пола. Понадобилось десять попыток, чтобы, отталкиваясь все слабее, подобрать подходящую силу толчка, при которой сопротивление воздуха останавливало тело в пустоте, где ничто ее не касалось. Где можно было плавать в ловушке невесомости.

В соседней клетке мужчина колотил по стенам. Смеялся, орал, а большей частью скулил. О нем легко удалось забыть. В окружавшем ее воздухе ощущалось слабое течение, как всегда бывает на кораблях. В этом рейсе она услышала страшилку о том, как вентиляция отказала посреди ночной вахты и вся команда задохнулась в пузырях использованного воздуха, собиравшихся вокруг лиц. Она подозревала, что это выдумка: люди наверняка проснулись бы. Забились бы в своих койках, вскочили бы — и, конечно, остались бы живы. Так ведут себя люди, которые хотят жить. Тот, кто не хочет, просто висит в воздухе.

Сирена заревела на весь корабль, ее резкие ноты отдавались от палуб, приобретая тембр громадной оркестровой трубы. Первое предупреждение. Затем еще и еще. А потом решетка беззвучно стала удаляться, падать, а задняя стена коснулась плеча, словно робко добиваясь ее внимания. Дюйм за дюймом ее прижимало к стене. Стена трогала ее почти полминуты, энергия стены и инерция ее тела складывали их, как ладони молящегося. Вращение барабана она заметить не могла, просто ощутила, как оно толкает ее вперед, а затем то, что было передом, стало низом. Тело дюйм за дюймом соскальзывало по стене к палубе. Тело приобрело вес, сочленения коленей и позвоночника сдвинулись, принимая его. Она вспомнила, что где-то читала: женщина, вернувшаяся после долгого пребывания в невесомости, может вырасти на два дюйма, потому что жидкость, раздвинувшая позвоночные диски, частично остается между ними. Учитывая еще атрофию мышц, возвращение веса — будь то от центробежной силы, ускорения или притяжения — всегда угрожало травмами. Позвоночные диски рассчитаны на давление, без него жидкость застаивается, накапливается и может даже порвать суставную сумку.