Но вот роды благополучно прошли, и ей позволили провести с дочкой двадцать минут. Все эти минуты Люси старательно пыталась запомнить младенческие черты, страстно желая, чтобы окружающие перестали болтать и дали ей возможность впитать в себя как можно больше от этой частички ее существа, которую вот-вот отберут, и сердилась за то, что они крали у нее драгоценные минуты. Ее чувства оказались настолько непривычными, что она никак не могла понять, что с ними делать. Одно запомнилось особенно остро: руки у нее были холодные как лед, и Люси отчаянно пыталась их согреть — ей страшно не хотелось, чтобы это холодное прикосновение осталось у дочери единственным о ней воспоминанием.

Вдруг она услышала, как отворилась дверь, и поняла: пришли за ее ребенком. Люси попыталась сделать вид, будто не понимает, что происходит, отодвинулась на дальний край постели, прижала к себе девочку и повернулась к стене, прикрывая ее своим телом. Но это не помогло. Когда дочь уносили, Люси по какой-то нелепой причине выдавила притворную улыбку, словно ожидая, что этот миг навсегда запечатлится в памяти девочки, точно так же как запечатлелся в ее собственной. Но не успела за младенцем закрыться дверь, как Люси разразилась страшным немым воплем. И вопль этот так никогда и не стих.

Женщина с коляской поднялась, чтобы уйти, и Люси последовала за ней на улицу. Она шла в нескольких шагах позади нее, а когда на Оксфорд-стрит появились яркие рождественские витрины и женщина остановилась перед одной из них, Люси решила не упускать свой шанс. Пока женщина разглядывала витрину, она подошла к коляске, наклонилась и осторожно отвернула одеяльца, чтобы лучше разглядеть младенца. Но Люси недооценила бдительности матери — оторопело уставившись на нее, женщина схватила коляску и поспешила прочь. А Люси, вдруг сообразив, как все это выглядело со стороны, и не в силах никому объяснить, что она всего лишь ищет своего ребенка, кинулась в гущу толпы на Оксфорд-серкус.

Люси проскользнула в «Клуб Каудрей» через вход с Генриетта-плейс в надежде проникнуть в кухню до того, как обнаружат ее опоздание.

— Люси, пожалуйста, задержитесь на минуту. — Селия Бэннерман стояла на резном овальном балконе, примыкавшем к площадке мезонина и обращенном лицом к вестибюлю. — Я хотела бы поговорить с вами до того, как вы начнете работать.

Селия долго, упорно думала о том, что делать, когда Люси вернется вечером на работу, и решила: прежде чем девушка встретится с полицией, ее надо мягко предупредить. У Селии не было сомнений, что воровство в клубе дело рук Люси, и ее за это придется наказать, но она вовсе не хотела раздувать скандал. Девушка была чрезвычайно ранимой и в спокойные времена, а уж на что она решится, услышав о смерти Марджори от полицейского — чужого, равнодушного человека, — предсказать невозможно. Вытряхивать грязное белье на людях Селия была не намерена — под угрозой окажется репутация клуба.

Сквозь широкие прорези в балконе она вгляделась во встревоженное лицо Люси и сразу оборвала ее извинения по поводу опоздания.

— Не волнуйтесь об этом. Поднимитесь ко мне на минуту — ваша вечерняя работа может подождать. Я предупредила миссис Лоуренс, что вы мне сейчас ненадолго понадобитесь.

Мрачность Люси сменилась подозрительностью, и Селия Бэннерман подумала: какое же она обычно производит впечатление на работниц, если они так отзываются даже на проявление доброты? Селия провела девушку по задней лестнице в свою комнату на третьем этаже и предложила сесть. Та осторожно присела на краешек кушетки, и Селия при виде ее робости с трудом сдержала раздражение.

— Люси, мне надо задать вам несколько вопросов. Очень важно, чтобы вы со мной были откровенны, а я обещаю заботиться о вас и впредь.

Люси кивнула.

— Сегодня после полудня сюда приходила полиция и расспрашивала о пропавших недавно в клубе вещах, в частности о серебряной рамке леди Уэстон. Вам что-нибудь об этом известно?

— Только потому, что я сидела за решеткой, сразу надо думать на меня? — сердито проговорила Люси, но в ее вызывающем тоне не было искренности.

— Вы взяли эти вещи?

Люси опустила глаза.

— И другие вещи тоже? Шарф и деньги?

— Да. — Люси подняла глаза, и в них промелькнула паника. — Что же теперь со мной будет, мисс? Мне снова идти в тюрьму?

— Нет, не обязательно. Полиции, конечно, придется об этом сообщить, но если вы будете со мной откровенны, я приложу все усилия, чтобы вам помочь. Скажите мне, почему вы взяли все эти вещи? Ни одна из них не была особенно ценной, для чего же подвергать риску свою свободу?

Люси пожала плечами.

— Мне это, мисс, трудно объяснить. Я и сама-то толком не знаю, почему их взяла, но девочка на той фотографии так была похожа на мою. Я знаю, красть нехорошо, но мне так хотелось иметь что-нибудь напоминающее мою дочь, что-нибудь, что я могла бы сохранить. — Она посмотрела на Селию: Люси отчаянно хотелось, чтобы та ее поняла. — У этих женщин… у них есть дети, у них есть кого любить, а кому-то там досталась моя дочь, и я хотела хоть что-то получить взамен. С ней я чувствовала себя человеком. Она была единственным существом, которое во мне нуждалось, только из-за нее я и думала, что тоже могу для кого-то сделать что-то стоящее.

Люси заплакала, и Селия подошла и села рядом с ней, злясь на себя, что до этой минуты даже не замечала, насколько расстроена была девушка.

— Почему же вы отдали ее, если были к ней так привязаны? — мягко спросила она.

— Мне, мисс, казалось, что у меня просто нет выбора. Все говорили, что так будет лучше, и я поддалась на их уговоры. Наверное, поскольку я уже сидела в тюрьме, мои слова звучат глупо, но меня беспокоило, что обо мне подумают люди и как это скажется на судьбе дочери. Да что говорить, — добавила она, явно пытаясь убедить саму себя, — как я могла позаботиться о маленьком ребенке?

«Действительно, как она могла о нем позаботься?» — подумала Селия.

— А как насчет ее отца? Неужели он не мог помочь хотя бы деньгами?

Люси фыркнула.

— Он не признавал ее за свою дочь. Так ему велела его семья. Его родственники сказали: это лишь ее слово против твоего, а кто поверит преступнице?

— А ваша семья?

— О, моя мать мне тут же поверила. Она заявила, что я дважды опозорила нашу семью и что с тюремным сроком она ничего поделать не может, а вот с ребенком быстро разобралась бы. И мать ничего не рассказала моему отцу. По ее словам, если бы отец обо всем узнал, его бы это прикончило. И он до сих пор не знает, что у него есть внучка. — Люси вытерла слезы тыльной стороной ладони. — Может, и к лучшему. Он всех этих мучений не заслужил.

— И вы тоже.

— Разве? А мать моя считает по-другому. Она говорит, что все эти беды у меня из-за моей собственной слабости, и, наверно, она права. В тюрьме ты делаешь то, что тебе велят, но для меня это не было в новинку. Я так делала всю свою жизнь. Из-за этого у меня и ребенок, из-за этого я и отказалась от ребенка — я слишком слаба, чтобы спорить. Я мечтала, что в последнюю минуту кто-нибудь явится и спасет меня от разлуки с моей дочерью, но что толку мечтать? В тюрьму позвали какую-то женщину, и она все организовала. Она все время торопилась: все скорей и скорей, точно боялась, что я передумаю. Я ненавидела ее за то, что она забирала у меня ребенка, да еще и наживалась на этом.