Так уговаривал себя каждый.

В другой части города, из частного дома на Холме вышла мама Кевина с мусорным пакетом в руке. Заплаканная, от усталости и всего остального, – но свежий макияж скрыл следы слез. Она открыла контейнер, спина прямая, взгляд решительный. В окнах соседних домов горел свет.

Где-то открылась дверь. Чей-то голос позвал:

– Не хочешь выпить кофе?

Потом открылась дверь в другом доме. И еще в одном. И еще в одном.

Сложные вопросы, простые ответы. Что такое общество?

Это сумма наших решений.

Есть одна старая поговорка, которую любят повторять все тренеры. «Когда один человек идет в лес, а другие идут за ним – это лидерство. А если он идет в лес один – это прогулка».

Петер вошел в дом. Молоко убрал в холодильник, хлеб положил на стол, ключ от машины кинул в вазу. И только тут вспомнил, что оставил машину у ледового дворца. Спокойно представил себе, как завтра обнаружит сгоревший каркас с обугленными ветками внутри. Взял ключи, сорвал брелок, ключи положил обратно, брелок выбросил в помойное ведро.

На кухню заглянула Мира. Встала на его ступни, он, медленно танцуя с ней, шепнул ей на ухо:

– Мы можем уехать. Ты легко найдешь работу везде.

– А ты – нет, дорогой. Работу с хоккеем не везде найдешь.

Он и сам это знал. Отлично знал. Но никогда еще не был так уверен:

– Ты переехала сюда ради меня. Я могу уехать отсюда ради нее.

Мира взяла его лицо в ладони. Заметила ключи в вазе. Сколько она его знала, он всегда носил все свои ключи на брелоке в виде медведя. Теперь – нет.

Ана сидела на кровати, комната была точно чужая. В пылу злости, обиды, что дочь не захотела уехать с ней после развода, мать говорила, что Ана – «классический пример созависимости». Ана не смогла бросить отца, зная, что ему без нее не выжить. Может, и так. Ане всегда хотелось быть рядом с ним – не потому, что он ее понимал, а потому, что он понимал лес. Лес был ее страстью, а лучше отца лес не знал никто, и не было в Бьорнстаде лучшего охотника, чем он. В детстве она не спала по ночам, лежала в постели, одетая, надеясь, что зазвонит телефон. Когда где-то на дороге сбивали животное и шофер сообщал в полицию, что зверь ранен и скрылся в лесу, звонили ее отцу.

Его мрачность, его упрямство и немногословность были не лучшими качествами в повседневной жизни, но идеально подходили для леса. «Можете сидеть тут вместе и молчать до конца жизни!» – уходя, крикнула мама. И они остались сидеть и молчать. Потому что не видели в этом ничего плохого.

Ана отлично помнила, как в детстве упрашивала папу взять ее с собой в лес, но так ни разу его не уломала. Всегда было либо слишком опасно, либо слишком поздно, либо слишком холодно. Она знала: это значило, что он выпил. Дочери в лесу он всегда доверял, а себе – нет.

Адри обходила питомник, раздавая собакам еду. Заметила в подсобке, переделанной под качалку, Беньи: на полу лежат костыли, сам – под штангой. Она уже ничему не удивлялась, но за сегодняшний вечер ее сумасшедший брат выжал какой-то немыслимый вес. Она знала, что у команды сегодня дополнительная тренировка, в городе говорили, что они бегают в лесу. И что Кевин тоже там.

Но Адри не стала спрашивать, почему Беньи предпочел тренироваться один. Она не из приставучих сестер. Хотя Бьорнстад и не родной ее город, все равно она – бьорнстадская девчонка. Суровая, как лес, непрошибаемая, как лед. Много работает, мало говорит.

Ана стояла у себя в комнате, перед зеркалом, голая. Считала. У нее это всегда хорошо получалось. С первого класса она была лучшей в классе по математике. В детстве она считала все – камни, травинки, деревья в лесу, следы на земле, пустые бутылки под раковиной после выходных, веснушки у Маи, даже вдохи. Иногда, в самом мрачном настроении, она считала шрамы. Но в основном – свои недостатки. Указывала, стоя перед зеркалом, на все, что в ней не так. Порой это сильно облегчало жизнь: она успевала сама себе назвать вслух всё, прежде чем кто-нибудь сделает это в школе.

В дверь постучал отец. Он не заходил к ней уже многие годы. С тех пор как мама уехала, они жили каждый на своем этаже, каждый в своем мире. Ана оделась и с удивлением открыла. Отец стоял перед дверью в отчаянии. Не в пьяном отчаянии, не тот грустный одинокий мужчина, который часто не спал по ночам. Трезвый. Он протянул руку, не решаясь коснуться дочери, словно не знал, как выразить свою тревогу. Медленно произнес:

– Я говорил тут кое с кем из наших охотников. Хоккейный клуб устраивает общее собрание. Группа родителей и спонсоров потребовала переизбрания Петера.

– …Петера? – повторила Ана, не сразу понимая услышанное.

– Хотят потребовать его увольнения.

– Что? ПОЧЕМУ?

– Заявление поступило в полицию через неделю после вечеринки. Некоторые утверждают, что… это…

Он не мог произнести слово «изнасилование» в присутствии дочери, не хотел, чтобы она увидела, какое для него облегчение и радость, что не она оказалась на месте Маи. Боялся, что она его за это возненавидит. Ана стукнула кулаками по кровати.

– Клевета? Они говорят, что это клевета? Неужели они думают, что Петер специально ждал неделю, чтобы засадить КЕВИНА за решетку? То есть это КЕВИН – гребаная ЖЕРТВА?!

Отец кивнул. Он так долго стоял в дверях, что растерял все слова, и в конце концов у него получилось сказать только:

– Я пожарил котлеты из лосятины. Они на плите. Он закрыл дверь и ушел вниз.

В тот вечер Ана звонила Мае раз сто. И понимала, почему та не отвечает. Знала – Мая ее ненавидит. А ведь Мая это и предсказывала. Она была единственной пострадавшей от Кевина, покуда не призналась. А теперь от него страдали все, кого Мая любит.

В дверь позвонили, Петер открыл. Это был генеральный директор. Такой опечаленный, такой жалкий, потный и грязный, такой вымотанный и измученный, что Петер не мог себя заставить даже презирать его.

– Будет собрание. Если члены клуба потребуют, чтобы правление тебя уволило… то… тут я бессилен, Петер. Но ты можешь прийти и высказаться. Это твое право.

В коридор вышла девочка и встала у отца за спиной. Петер протянул было руку, словно желая защитить ее, но девочка спокойно отвела ее в сторону. Она стояла на пороге и смотрела директору прямо в глаза. Он не отвел взгляда.

Хотя бы так.

Было уже поздно, когда в дверь Адри постучали костылем. Перед ней стоял Беньи, его руки дрожали от мышечной боли. Адри знала, что, тренируясь, нормальные люди проходят три стадии: когда боль терпишь, когда учишься получать от нее удовольствие и когда ее желаешь. У брата это все далеко позади. Он не может без боли. Он стал от нее зависим. Без боли ему не выжить.

– Не подвезешь? – спросил он.