Джона Карра. Мы учились с ним в одной параллели, когда только перешли в старшую школу.

– Ты серьезно?

– Он был в другом классе, – объяснила она. – Худой, светлые волосы песочного цвета, вечно дурака валял. Мы уже в старшей школе, а он все еще плевался бумагой и творил вещи, которые больше подходят младшекласснику. И явно думал, что это забавно.

Пока Мэри Эллен говорила, я начал вспоминать Джона Карра.

– Что еще ты помнишь?

– Не так уж много. Он часто носил красный блейзер, а еще мечтал присоединиться к Piper’s Band.

При упоминании этой музыкальной группы мои мысли переключились на письмо Боррелли. Фраза «Ух, как мне больно, сынок» копировала шотландский выговор, и полиция так и не сумела разгадать, что за ней скрывалось. Там не смогли объяснить, как Берковиц, предполагаемый автор письма, додумался использовать шотландскую фразу или, что более важно, зачем он это сделал. Однако Джон Карр во время учебы в старшей школе в Йонкерсе хотел присоединиться к ребятам, носившим килты и игравшим на волынках.

– Ну и как, ему удалось? – спросил я.

– Не знаю, удалось или нет. Но ему нравилась сама идея, и он, кажется, сходил или собирался сходить на их собрание. Теперь ты его вспомнил?

– Вроде бы да.

Потом я нашел старый ежегодник и сразу соединил имя и лицо. Я действительно знал Джона Карра во время первого учебного года в старшей школе. Но с тех пор я его не видел и даже не думал о нем ни разу за прошедшие шестнадцать лет. Я помнил его смутно. Он был лишь одним из многих, с кем мы виделись на переменах и во время обеденных перерывов. Вне школы мы не общались, а на следующий год Карр перевелся в старшую школу Гортона. Больше наши пути не пересекались – до этого момента.

Я также вспомнил, что он учился в средней школе Святого Розария в Йонкерсе и, несмотря на ребяческое поведение, о котором говорила моя кузина, считался умным парнем.

«Католические школы», – подумал я. На ум пришло, что автор письма Боррелли, по мнению полиции, получил католическое образование.

Фотография в ежегоднике была слишком старой, а потому почти бесполезной; Карру на ней было всего четырнадцать. Тем не менее цвет его волос, глаз и очертания скул примерно соответствовали портрету Сына Сэма, опубликованному после нападения на Ломино – ДеМази. По крайней мере, фото точно не исключало его из числа подозреваемых. Маленькие кусочки мозаики потихоньку складывались воедино.

* * *

Рассказывая Миттигеру историю Карра, я корил себя за то, что сам не смог его вспомнить.

– С чего вдруг? – удивился Миттигер. – Из-за паренька, которого ты мельком знал шестнадцать лет назад? Ты даже не тусовался с ним после школы. Забей. Теперь у нас есть информация, мы знаем гораздо больше, чем раньше. Мы хотя бы начинаем понимать, что он за человек.

Мы также решили проверить одного из давних подозреваемых, и нашим источником информации стал Кайл Роут, бывшая звезда футбола. Роут попал в Зал славы американского футбола, еще когда учился в Южном методистском университете, а в пятидесятые и в начале шестидесятых годов играл в Национальной футбольной лиге за великую команду «Нью-Йорк джайентс». Уйдя из спорта, он на протяжении двух сезонов был помощником тренера в «Джайентс», а потом перешел в медиа – работал на радио «Дабл-ю-нью» и на канале «Дабл-ю-эн-би-си ТВ» в Нью-Йорке. А еще он стал одним из первых цветных комментаторов игр НФЛ в национальных трансляциях канала «Эн-би-си».

Мы познакомились в 1972 году и впоследствии крепко сдружились. В ноябре 1977 года я ужинал с ним и его женой Ниной в их квартире на Манхэттене. В ходе разговора о Сыне Сэма Роуты вспомнили случай, произошедший с ними в сентябре, всего через месяц после ареста Берковица. Тогда торговый агент из Вестчестера, которого они впервые увидели на том деловом ужине, непонятно зачем втянул Нину в дискуссию о мистицизме и черной магии.

«Затем он понизил голос и сказал: „Сын Сэма состоял в сатанинском культе в Йонкерсе, и они помогали ему совершать убийства“, – объяснила она. – Я ему не поверила и спросила, откуда ему это известно, а он сказал, что знаком с людьми, связанными с делом».

Слова торгового агента, которого я буду называть Роджером Фладом, заинтересовали нас потому, что он произнес их всего через несколько недель после задержания Берковица, в момент, когда все вокруг верили, что Берковиц совершал убийства в одиночку. Флад заявил о сатанинском культе задолго до того, как его впервые упомянут в СМИ. Он также утверждал, что группа действовала в Йонкерсе. Со временем окажется, что он был прав и в этом.

В будущем Флада допросят следователи окружной прокуратуры Квинса, которые выследят его на Западном побережье. И хотя он признает факт разговора с Роутами, он станет отрицать, что ему известно что-либо о культе. Поскольку Флад на тот момент будет находиться в Калифорнии, у нью-йоркских властей не найдется правовых оснований для дальнейшего изучения его гипотетических связей. Возможно, он просто сделал чрезвычайно точное предположение, а может, действительно что-то знал. Ответ до настоящего момента неизвестен.

* * *

Я как раз закончил сбор предварительных данных о Фладе, когда вечером 3 января мне неожиданно позвонили. Билл Гарделла жаждал узнать, связались ли мы с офисом окружного прокурора Бруклина, чего мы еще не сделали.

– Мы поговорили с ними, и они ждут вас, – объяснил детектив-сержант. – Если не дозвонитесь им сами, можем записать вас на прием.

Гарделла говорил дружелюбно, но, очевидно, также и серьезно. Я имел основания полагать, что он, как и, по всей видимости, Келли, думал, что мы, похоже, нащупали что-то важное. Но я также понимал, что он не мог прямо заявить об этом. Телефонный звонок говорил сам за себя, поэтому я просто поблагодарил его за проявленный интерес.

– Я лишь выполняю свою работу, – ответил Гарделла. – Вы пришли с информацией, которая, на наш взгляд, должна попасть в нужные руки.

Он продиктовал мне добавочный номер Шелдона (Шелли) Гринберга и сказал, что узнает об итогах встречи от прокуроров.

5 января мы с Миттигером встретились с Гринбергом, старшим помощником окружного прокурора, и Роном Айелло, главой бюро по расследованию убийств, в кабинете Гринберга, расположенном в здании суда в Бруклине.

Гринберг был крупным напористым сорокаоднолетним мужчиной. Айелло был моложе и казался более любезным, чем Гринберг, который в самом начале нашей полуторачасовой встречи первым делом заявил о «правиле молчания» – вступившем в силу судебном приказе о запрете официальным лицам публично обсуждать это дело. Вообще-то