Шрифт:
Интервал:
Закладка:
34. С.П. Постников по забывчивости путает журнал «Былое» с журналом «Будущее».
35. Об А.М. Беркенгейме см.: IV: 1.
36. Феликс Вадимович Волховский (1846–1914), старейший участник революционно-освободительного движения; был близок к Г.А. Лопатину и С.М. Степняку-Кравчинскому, «нечаевцам» и «чайковцам». Видный эсеровский деятель, редактор ряда эсеровских изданий.
37. ГА РФ. Ф. 5802. Оп. 2. Ед. хр. 766. Л. 7.
«Да, да, я давно, еще в Петербурге, знал, что он большой человек и сделает большие дела. Что бы о нем ни рассказали, меня ничто не удивит». В его словах была даже какая-то зависть и сожаление о том, что этот человек не остался в России.
Тема этой главы привлекает внимание не впервые. Совершенно внятно она была обозначена в книге М. Агурского и М. Шкловской «Из литературного наследия: Горький и еврейский вопрос» (Агурский, Шкловская 1986). Однако ее обозначением дело и кончилось: о том, что между М. Горьким и П. Рутенбергом велась переписка, иследователи предполагали, но сами письма Рутенберга Горькому, в то время еще не напечатанные, оказались для них недоступны3. Непонятно, однако, по каким причинам не был исследован на этот предмет RA.
Наиболее существенным вкладом в изучение данной проблематики является работа Л. Флейшмана (Флейшман 1992: 109-15), в которой учтены, как кажется, все известные источники взаимоотношений Горького и Рутенберга.
Общеизвестен факт юдофильства Горького и его симпатий к сионизму. Совершенно закономерен поэтому интерес к тем персонально-человеческим, социальным или творческим контактам, которые связывали его с евреями вообще и сионистскими лидерами в частности. В кругу других отношений Горького с известными общественными фигурами-евреями Рутенберг занимает весьма заметное место, и эта связь позволяет выявить новые штрихи в биографии русского писателя, а также дополнить неизвестными сведениями некоторые известные исторические сюжеты.
«…Делайте то дело, которое можете и умеете делать»
О контактах Горького с Рутенбергом в день Кровавого воскресенья речь шла выше. Напомним об еще одном эпизоде их встречи, описанном Горьким в очерке о Н.Г. Гарине-Михайловском:
Было это в в Куоккале, летом 1905 года. Н.Г. Гарин привез мне для передачи Л.Б. Красину в кассу партии 15 и 25 тысяч рублей и попал в компанию очень пеструю, скромно говоря. В одной комнате дачи заседали с П.М. Рутенбергом два еще не разоблаченных провокатора – Евно Азеф и Татаров. В другой – меньшевик Салтыков беседовал с В.Л. Бенуа о передаче транспортной техники «Освобождения» петербургскому комитету и, если не ошибаюсь, при этом присутствовал тоже еще не разоблаченный Доброскок – Николай Золотые Очки. В саду гулял мой сосед по даче пианист Осип Габрилович с И.Е. Репиным; Петров, Шелгунов и Гарин сидели на ступеньках террасы. Гарин, как всегда, торопился, поглядывал на часы и вместе с Шелгуновым поучал неверию Петрова, все еще веровавшего в Гапона. Потом Гарин пришел ко мне в комнату, из которой был выход к воротам дачи.
Мимо нас проследовал к поезду массивный, толстогубый, со свиными глазками Азеф в темно-синем костюме, дородный, длинноволосый Татаров, похожий на переодетого соборного дьякона, вслед за ними ушли хмурый сухонький Салтыков, скромный Бенуа. Помню, Рутенберг, подмигнув на своих провокаторов, похвастался мне:
– Наши-то солиднее ваших (Горький 1968-76, XX: 89).
В Италию Горький приехал 13 (26) октября 1906 г., на Капри поселился 20 октября (2 ноября), т. е. незадолго до приезда сюда Рутенберга, который, как отмечалось выше, появился в доме Горького в конце января 1907 г.
Рутенберг жил на Капри в атмосфере шпионско-провокатор-ских имагинаций. Собственный гапоно-азефовский сюжет, вынужденно заполнивший все его существование и ставший причиной нешуточной эмоциональной депрессии, был не единственной реакцией на эту крайне актуальную и модную в то время проблематику. Горький работал над повестью «Жизнь ненужного человека» («Шпион») – «из быта политических сыщиков», как он сам определял в письме М. Хилквиту (не позднее 13 (26) января 1907 г.) ее топику (Горький 1997-(2007), VI: 7). Приехавший к нему Л. Андреев носился с замыслом произведения, в котором изображалось и развенчивалось бы предательство как таковое («Иуда Искариот»).
Между прочим, на Капри произошел эпизод, связанный с Л. Андреевым и вошедший впоследствии в историю русской литературы. Рутенберг в его присутствии рассказал случай из собственной жизни о том, как, преследуемый полицией в ночном Петербурге, он был вынужден скрыться за дверью борделя и провести ночь с проституткой. Горький так излагает макет оригинала:
Девица «дома терпимости», чутьем угадав в свое «госте» затравленного сыщиками, насильно загнанного к ней революционера, отнеслась к нему с нежной заботливостью матери и тактом женщины, которой вполне доступно чувство уважения к герою. А герой, человек душевно неуклюжий, книжный, ответил на движение сердца женщины проповедью морали, напомнив ей о том, что она хотела забыть в этот час. Оскорбленная этим, она ударила его по щеке, – пощечина вполне заслуженная, на мой взгляд. Тогда, поняв всю грубость своей ошибки, он извинился пред нею и поцеловал руку ее, – мне кажется, последнего он мог бы и не делать (Горький 1968-76, XVI: 351)4.
Л. Андреев, на которого эта история произвела неотразимое впечатление, написал на ее основе повесть «Тьма», напечатанную в № 3 альманаха «Шиповник» за 1907 г. (на обложке – 1908). Эта повесть, о которой, по воспоминаниям А. Соболя, спорили даже на каторге, в далеком Горнем Зерентуе (Соболь 1924: 64), в местах, менее удаленных от цивилизации, вызвала настоящий литературно-общественный скандал (о восприятии современниками повести Андреева см.: Басинский 1989:133-35). Ср. с более поздним суждением А. Амфитеатрова, которое приводилось в И: 1.
Крайне негативно воспринял «Тьму» и Горький. Эта повесть вбила клин между ним и Андреевым и разрушила союз, который до тех пор воспринимался как, скажем, нечто оппозиционное лагерю Гиппиус-Мережковский, ср., напр., в письме Гиппиус Савинкову от 11/24 марта 1912 г.:
Думаю, впрочем, когда мы с вами увидимся и поговорим толком, – будет ясно, к какой литературе вы тяготеете, к Горько-андреевской или нашей (Гончарова 2006: 215).
Отзываясь на помещенную в «Весах» (1908. № 2. С. 73–6) статью Антона Крайнего (Гиппиус) «Репа», Горький, который вновь приглашал Андреева погостить на Капри, писал ему (16 (29) февраля 1908): « а в журнале Брюсова ты назван невеждой и дураком» (справедливости ради следует отметить, что это слово Гиппиус адресовала герою, а не автору)5.
И далее в том же письме:
Бросай, пока время, всю эту сологубовщину, пойми, что непристойно тебе, с твоим талантом, невольно поддаваться их заразному влиянию и писать такие вещи, как «Тьма». Я чуть не заревел, прочитав эту мазницу дегтя, а потом шестнадцать лет сердился на тебя. Эх ты, дитя моя (Горький 1997-(2007), VI: 185-86).