Беда никогда не приходит одна. Не знаю уж, каким образом шум из нашей квартиры выделился из равномерного шума всех других жилищ квартала. Еще даже не стемнело. Но внезапно в дверь постучали, громко и агрессивно. Я открыл и увидел в коридоре госпожу Тибурон. Она казалась скорее любопытной, чем злой. Я улыбнулся самой обворожительной своей улыбкой.

— У нас именины, — объяснил я. — Хотите познакомиться с нашей дочерью?

Я вернулся в квартиру и принес Ирис, у которой сейчас действительно был повод разрыдаться. От одного вида этой бабы даже мне становилось физически нехорошо. Она отклонила предложение взять ребенка на руки.

— Ко мне поступили жалобы, — сказала она.

— На что?

— Думаю, сейчас не самое подходящее время это обсуждать, — сказала она. — Но, полагаю, настало время закончить праздник. Люди, живущие в этом доме, имеют право на покой.

Госпожа Тибурон сделала несколько шагов в квартиру и стала разглядывать всех в ней находившихся. Это было жутко неприятно.

Потом, когда мы с гостями обсуждали, что же могло навлечь на нас революционный гнев, выяснилось, что всему виной негодяй Пабло. Я не успел заметить, что он исчез. Как я уже рассказывал, мы делили туалет с пожилыми супругами Пиньейро, нашими соседями. Многочасовые потуги господина Пиньейро, который ходил в туалет с кипой книг и газет, расстраивали и вызывали недовольство, но мы, конечно, никогда не жаловались. Все-таки они были тихими соседями. Но сегодня господин Пиньейро отправился в сортир с «Мертвыми душами» Гоголя под мышкой. Там было занято, но люди, находившиеся внутри, не удосужились запереть дверь. В туалете стоял Пабло, на нем по-прежнему был розовый тюрбан с синим камнем, а его пенис находился во рту блондинки из Марианао. «Я всегда любил читать романы», — сказал Пабло соседу, а потом похвастался этим перед нами. Ну и крестины у нас получились.

Когда госпожа Тибурон выполнила свой долг и собралась уходить, на сцену вышел Кико. После стычки с властями у него развилось небывалое чутье и страшная неприязнь к представителям системы. За несколько секунд он понял, кто она такая.

— Исчезни, гнусная ведьма, — сказал Кико председателю Комитета защиты революции нашего квартала. — Женщин здесь пока хватает.

Это уже было опасно. На нас могли написать донос. Если не хуже.

Когда мне наконец удалось выпроводить гостей, а измученная Ирис уснула, Миранда начала серьезный разговор. Я так устал, что предпочел бы лечь поспать.

— Мне жаль, что так получилось с твоим отцом, — сказал я. — Думаешь, мне стоит послать ему письмо?

— Плюнь на папу, — сказала она. — Дело во мне, Рауль. Я так больше не могу. Я так разозлилась на Энрике, что была готова его убить.

— А Пабло?

— Пабло просто хотел придать празднику торжественности. На самом деле то, что он делал, было смешно. А Эрнан просто такой, какой есть. Он молодец, составил этот свой гороскоп. Но Энрике…

— Ему несладко пришлось в последнее время.

— Он занимается саморазрушением, Рауль. Пусть он подожжет сам себя, если хочет, мне все равно, только я не позволю ему делать это в моем доме. Ты понимаешь, какие могут быть последствия?

— Не знаю, что и сказать. Я не могу просто взять и бросить друга, попавшего в беду.

— Энрике тебе не друг. Он твой собутыльник. Друг никогда бы так не поступил — не оскорбил бы председателя КЗР в доме товарища. Он прекрасно знает, что у тебя из-за этого могут появиться проблемы. Ты видел, как она озиралась по сторонам? Она не оставит это дело, пока не получит полного списка присутствовавших.

— Но Кико прав: она на самом деле ведьма.

— Конечно. Но его слова могут стоить нам очень дорого.

— Хорошо, — сказал я со вздохом. — Я больше не позволю Кико приходить сюда. И обещаю, что не буду сваливать вину за это на тебя.

— Рауль, никто из этой компании больше сюда не придет. Это опасно. Ты не можешь думать только о себе. Я что, должна тебе напоминать, что теперь у тебя есть маленькая дочка? И у тебя есть я. Что мы будем делать, если тебя посадят?

— Меня не посадят.

— Если и не посадят, то совсем не потому, что ты приложил к этому максимум усилий.

— Скажи, а какой смысл в моей деятельности, если я не буду бросать вызов системе и критиковать ее? Или ты пришла к выводу, что у нас все замечательно? Что нам остается благодарить и кланяться… и писать холуйские стихи о пятилетних планах и значительном прогрессе в борьбе с нехваткой жилья?

— Тебе интересно мое мнение? — спросила Миранда ледяным тоном. В такие моменты с ней лучше было не спорить.

— Конечно интересно, — ответил я.

— Я считаю, что мы должны были уехать. Я думаю, мы совершили глупость, не воспользовавшись шансом.

— Но ведь теперь уже поздно, — сказал я.

— Да. И нет никакого смысла выяснять, кто в этом виноват. Мы должны приспособиться к нынешней ситуации. И я думаю, она будет ухудшаться.

— Из чего ты делаешь такие выводы?

— У меня много времени, чтобы слушать радио, хочешь верь, хочешь не верь. И по тому, что они сейчас говорят, понятно, что Мариэль был последней возможностью. По мнению властей, все недовольные уже покинули Кубу. Остались лояльные и удовлетворенные. Поэтому от них ожидают соответствующего поведения.

— Не могу с этим согласиться, — возразил я. — Критическим голосам в последние два года стало легче пробиться. Я думаю, мы движемся к большей открытости.

— Хотела бы я, чтобы ты оказался прав, — сказала Миранда. — Но я считаю, что мы должны были уехать.

Она задела за живое. Часть меня по-прежнему хотела верить. Эта часть была уверена в том, что мы живем в лучшем из всех возможных обществ, что остается только подправить некоторые детали, и это как раз было моей работой. Вот такое высокое мнение было у меня о себе самом. Мне не оставалось ничего другого, как раскритиковать ее позицию, чтобы защитить себя.

— Думаю, тебе не хочется перемен, — сказал я. — Ты просто хочешь переехать в США, завести красивую машину и шикарный дом с бассейном.

— Да? И ты считаешь, что я выбрала самый легкий способ достичь этого?

Я усмехнулся в ответ:

— Нет, в последнее время ты стала спотыкаться.

— Посмотри вокруг, Рауль. Просто посмотри, как мы живем. Это трущоба. Невозможно жить в таких условиях. Дом вот-вот развалится. Здесь плесень, гниль, клопы и все прочие прелести, какие только можно себе представить, а соседи выбрасывают свое дерьмо в окна. Здесь почти невозможно вымыться или постирать одежду. В подвале полно крыс. И здесь мы будем жить с маленьким ребенком? Чудо, если она не заболеет чем-нибудь серьезным. Я даже не могу покатать ее по улице, потому что какой-то говнюк украл нашу коляску. Моя одежда расползается по швам, а новую добыть невозможно. Поэтому назвать меня авантюристкой было с твоей стороны большим преувеличением. Ты все упрощаешь.