Потом он взглянул на меня, и на мгновение мне почудился промелькнувший в его глазах задорный огонёк.

— Приставить пистолет к их голове… знаете, друг мой, а в этом что-то есть…

И, кивнув мне головой, он закрыл за собой дверь.

* * *

Прошло ещё два дня. За это время мы успели несколько раз вернуться к этому разговору, прояснились какие-то детали, что-то изменилось. Я окончательно открыл перед ним все карты, а Давид начал постепенно привыкать к совершенно новой для него идее. Мало-помалу он склонялся на мою сторону, причём отнюдь не потому, что я постоянно прессовал его. Наоборот. На следующий день после нашей беседы он сам, первым заговорил на эту тему. Давид сообщил, что с удовольствием представляет, как вытянутся лица у многих, очень многих и очень известных людей, когда они узнают о его поступке. При этом он мечтательно улыбался. Давид всерьёз начал думать об этом, зёрна соблазна, посеянные мной, упали на благодатную почву. Нам обоим было нечего терять, кроме своих цепей. Точнее — даже не цепей, а тонких ниточек, привязывающих нас к жизни. Нить Давида укорачивалась с каждым днём, зная о его болезни и постоянно наблюдая за ним, я понимал это совершенно отчётливо. Да и не только я, в первую очередь это понимал сам Давид. А что касается моих собственных взаимоотношений с этим бренным миром… Отчего-то мне вдруг стало удивительно неинтересно думать об этом.

Наши беседы носили предельно откровенный характер, даже несмотря на микрофоны, которыми наверняка были оборудованы все комнаты. Между нами — я имею в виду себя, Давида и Дейва Стеннарда, наверняка внимательно просматривающего отчёты наблюдателей и «слушателей», — между нами уже не оставалось серьёзных тайн. Так, разная мелочь. Стеннард знал, зачем я приехал в Италию; я знал, что он это знает, а Давид, как мне стало казаться после нашего с ним разговора, вообще знал всё и обо всём. Единственное, чего я старался не афишировать, так это своих планов относительно нашего с Давидом дальнейшего пребывания в этом милом и уютном заведении. За пять дней, проведённых в тиши и покое, я успел порядком измучиться от вынужденного бездействия. Вдобавок меня бесило полнейшее отсутствие информации о том, что происходило вне этих стен. Я искренне надеялся на то, что там пока ещё жила Паола, загнанная в угол своими «доброжелателями». Её жизнь была мне вовсе не безразлична. А кроме того, абсолютно неизвестной оставалась судьба странной и непонятной девушки Даши, что в свете последних поступков дона Кольбиани выглядело достаточно зловеще. Дурой я считал её феерической, но это совершенно не оправдывало моего бездействия. В конце концов, это «моя дура», и не какому-то там Кольбиани решать её судьбу. Она уехала со мной, и, если по моей вине с ней что-то случится, Стрекалов с меня потом не слезет до гробовой доски. Учитывая всё вышеизложенное, я ощущал невиданный жар в пятках и последние два дня старательно рассматривал все, даже самые идиотские планы побега. Попутно мягко подводя к этой мысли своего сокамерника. Тут слово, там — намёк, а микрофоны стояли везде, нас исправно слушали, и к вечеру пятого дня последовал «общественный резонанс»: меня посетил мистер Стеннард. Собственной персоной, надёжно защищенной тремя дюжими автоматчиками. Настроен он был пессимистически.

— По-моему, вы готовите какую-то гадость, месье Дюпре, — заявил американец, удобнее устраиваясь в кресле.

— Вы ко мне пристрастны, — откликнулся я довольно холодно. Разговор проходил тет-а-тет, Давид, сославшись на плохое самочувствие, удалился в свою комнату.

— Возможно, возможно, — широко улыбнулся Стеннард, в очередной раз продемонстрировав мне превосходство американских стоматологов над всеми прочими. — Но уж слишком спокойно вы себя ведёте. Это на вас совершенно не похоже.

— «Самурай холоден, как меч, хотя и не забывает огня, в котором он был выкован», — процитировал я вольно переведённую японскую поговорку. — Вашими заботами я общаюсь с крайне интересным собеседником. Узнаю о жизни много нового. Кстати, Давид сказал, что вы отказались от его услуг? Что это значит? Корпорация Бономи прекратила своё существование?

— Ну, не совсем так. Скорее — несколько изменились обстоятельства, — улыбка американца показалась мне чуть натянутой.

— И? — Я вопросительно поднял брови.

Стеннард в ответ покосился на своих телохранителей. «Искусство общения глазами и бровями: пособие для „слепо-глухо-немо-глупых“». Очень интересно.

— Вы удивительно нетерпеливы, месье Дюпре, — повторил он полюбившуюся ему мысль. — Я же говорил вам — всё решится. В своё время. Надо лишь немного подождать.

— Знаете, Дейв, — я ему тоже улыбнулся. — У меня есть одна дурацкая привычка — я стараюсь принимать решения самостоятельно.

— Знаю, — согласился он. — Поэтому и хочу вас предупредить — не усложняйте жизнь себе и другим. Наберитесь терпения. Похоже, что ждать осталось недолго.

— А если мне не понравится ваше «окончательное решение»? — поинтересовался я.

Американец пожал плечами.

— Ну, во-первых, оно — не моё. И потом, за вами остаётся право подать жалобу, — и он кивнул куда-то вверх.

— Вы имеете в виду Всевышнего? — уточнил я.

Американец криво усмехнулся. Ясненько…

— Знаете что, Дейв? Убирайтесь-ка вы к дьяволу! И поторопите свою «судейскую коллегию», мне уже осточертело сидеть в этой тюрьме.

Похоже на демонстрацию мирных намерений? Вот-вот. Но ничего иного я предлагать ему и не собирался, с какой стати? Всё равно это ничего не меняло, нас охраняли так, что добавить уже было нечего. Даже если бы я торжественно поклялся, что постараюсь сбежать при первой же возможности. Стеннард убрался восвояси, а его «смутные сомнения» так и остались при нём.

У него были все основания подозревать меня в коварном умысле. Идея уже оформилась в реальный план действий, и я вовсе не собирался сидеть сложа руки. За ночь, последовавшую за этой беседой, я умудрился провести большую подготовительную работу, а непосредственно с утра повёл решающую атаку на Давида. Но «Столетней войны» не получилось.

— Я согласен, — просто сказал он, остановив меня на полуслове. — Знаете, нельзя бояться вечно. В конце концов, страх — это мы сами, а вовсе не то, что вокруг нас. Моя жизнь заканчивается, и жаль уходить из неё так бездарно. Хочется хоть раз испугать то, чего сам боялся все эти годы. Говорите, что я должен делать.

«Ну? Где у вас тут скала для свободных людей?» Мысленно я снимал шляпу перед этим человеком. Он победил себя, выиграв схватку со страхом, а это заслуживало уважения.

К вечеру всё было готово. За эти дни мне без особого труда удалось вычислить все видеокамеры в наших апартаментах. Избегая их подозрительного взгляда, я напрочь вывел из строя компьютер в комнате Давида, аккуратно лишив его всех проводов. Затем, в тишине и покое своей ванной комнаты, где стояла всего одна камера с узким сектором обзора, мне удалось изготовить нечто вроде «сухого кипятильника». Примитивный прибор, идея и исполнение авторские. Пригоден исключительно в одном случае — если вам срочно понадобилось устроить короткое замыкание. Доведя количество своих творений до двух штук, я остановился. Главное сделано. Далее шли детали и инструктаж соратника по борьбе, абсолютно лишённого хулиганского опыта. Вдобавок ко всему приходилось таиться от бдительных соглядатаев, так что процесс подготовки затянулся до ужина. Зато всё было учтено до мелочей. Давид, при всей своей непрактичности, оказался очень пунктуальным человеком и метод импровизации отвергал напрочь, требуя подробностей по любому поводу. Что говорить, как делать, где стоять — и всё это с точностью до миллиметра. Ох и устал же я…