Некоторые идеи, ставшие основанием для представленных ниже заметок, были первоначально изложены в эссе «Классовый вопрос постсоветского феминизма или об отвлечении угнетенных от революционной борьбы»[514]. Это название намеренно отсылало к марксистской риторике советского образца, казавшейся при социализме «надоевшей» и не обладавшей объяснительной силой. Однако с формированием постсоветского неравенства (нео)марксистские категории начали обретать смысл, и в тексте делалась попытка использования концепта «нового класса» для анализа социальных обстоятельств производства знания – гендерной теории. Отталкиваясь от поставленного когда-то феминистским теоретиком Джоан Скотт вопроса «Каким образом “гендерные исследования” производят свое знание, с какой целью и каким результатом?»[515], я стремилась показать, что постсоветские академические штудии, выстроенные вокруг концепта гендера, могут быть связаны с социальными разделениями и видами культурного и академического капиталов.

Импульсом к появлению еще одного текста на близкую тему стала дискуссия, развернувшаяся в феминистском сообществе в связи с состоявшимся в 2008 году II Всероссийским женским съездом. В частности, при его обсуждении в электронной рассылке Харьковского центра гендерных исследований[516] было приведено мнение активистки, считавшей ту форму женского публичного участия, которую продемонстрировал съезд, «люмпенизацией женского движения». Это высказывание, свидетельствующее о разделениях и борьбе между различными группами активисток, требует проблематизации таких категорий, как «женские интересы» или «женский опыт». Приблизительно в это же время выпускница Магистерской программы по гендерным исследованиям Европейского гуманитарного университета сделала в своем блоге в Живом Журнале следующую запись:

«Понимаю, что время гендера прошло. В нашей (пост-советской) части света оно, может, никогда и не наступало.

Мы взяли гендер, когда нам позволили его взять (…как пишет Майнхоф – “Они обрели избирательное право тогда, когда избирательный бюллетень перестал быть инструментом общественных изменений”)…

Я так думаю потому, что вдруг поняла, что лично для меня – как исследователя и преподавателя – категория гендер (как полезная категория анализа) перестала работать. Когда-то работала – то есть я верила, что гендер работает, а потому все складывалось (как пазл). Но сейчас нужен другой концепт, который бы не просто объяснял, что происходит (кто виноват?), но давал ответы на все последующие вопросы (что делать?)»[517].

Здесь обозначены проблемы, которые начинали в тот момент осознаваться некоторыми постсоветскими исследовательницами и активистками. Во-первых, при помощи (заимствованного) концепта гендера казалось невозможным объяснить те социальные факты, которые наблюдала автор (либо она перестала верить в предлагаемые объяснения). Во-вторых, новый концепт не стал инструментом тех социальных изменений, которые многими связывались с распространением «гендерного знания». И, в-третьих, очевидно, что производство знания включено в отношения власти и контроля: его «позволили взять», причем тогда, когда оно перестало быть революционным. Иными словами, проблема академического концепта стала видеться как проблема политического действия во изменение того социального порядка, которые этот концепт должен описывать и к изменению которого не смог привести. Результатом размышлений над этими вопросами стал текст под названием «Итоги съезда или еще раз о классовом вопросе постсоветского феминизма»[518].

Данные заметки, написанные в развитие упомянутых текстов, представляют собой попытку критического осмысления «ловушки» другого исторического и социального контекста, в которую попадает заимствованная гендерная теория на постсоветском пространстве. В своих рассуждениях я использую свидетельства из нескольких стран, так как полагаю, что имеет смысл говорить об общем процессе (который имеет «национальные» особенности[519]). Анализ этого опыта может быть важным не только для нашего региона, но и в более широкой перспективе, так как постсоветская ситуация создает для гендерной теории ситуацию «остранения». Этот концепт, введенный (в литературоведение) русским формалистом В. Шкловским в 1910-х годах, означает превращение вещей из привычных в «странные» посредством извлечения их из привычного контекста узнавания, что позволяет посмотреть на них «впервые», заново предъявить нашему сознанию. Представляется, что постсоветский контекст создает для гендерной теории ситуацию остранения и позволяет увидеть «странное» в заимствованных аналитических категориях.

Материалы, на основании которых написан этот текст, получены в результате автоэтнографии и включенного наблюдения (участия в постсоветском феминистском и гендерном сообществе в течение двух десятилетий), девятнадцати полуструктурированных интервью с активистками и исследовательницами, а также рассмотрения печатных и электронных документов. Интересующие меня вопросы таковы: почему «несоветский» проект гендерного равенства оказался проблематичным в нашей части света? В чем именно состоит в таком случае постсоциалистическая «специфика»? Может ли так быть, что некоторые проблемы постсоветского феминизма являются частью более широкого, даже глобального феномена?

Мое предположение состоит в том, что постсоветская «гендерная революция» происходит в принципиально иных условиях, чем то было на Западе, откуда заимствован концепт гендера. Современное феминистское движение формировалось в русле социальных изменений, происходивших в западных обществах при переходе к постиндустриальной экономике. Его появление, связанное с попыткой выявить социальную сконструированность гендерного неравенства и пути его деконструкции, происходило в контексте общей демократизации западных обществ и уменьшения в тот период экономического неравенства, существенного сужения разрыва между бедными и богатыми[520]. В постсоветском случае демократизация, т. е. признание различий и идентичностей, начала осуществляться в условиях складывания экономического неравенства – новых форм исключения. При формировании классового неравенства феминистский активизм, фокусирующийся на признании различия, может работать на смещение внимания с проблемы перераспределения (ресурсов) на признание (различия), т. е. с капитализма на патриархат, и, таким образом, содействовать формированию социального неравенства. Вопрос состоит в том, в каких терминах может быть сформулирован постсоветский женский вопрос, т. е. как (и возможно ли) совместить достижение признания и более справедливого распределения.