«Им всегда удавалось ускользнуть от нас, и поэтому мы не сумели нанести решительного поражения и не дать уйти к Антверпену», — доносил он своему Генеральному штабу.

Фон Клюку вскоре пришлось поворачивать на юг, не только имея в своем тылу бельгийцев, но и столкнуться с новым противником — англичанами, которые появились перед его фронтом. Немцы рассчитывали, что логически лучшим местом для английской высадки будут порты, ближайшие к бельгийскому фронту, поэтому конная разведка фон Клюка, поддавшись этому удивительному человеческому качеству видеть то, что хочется, там, где его нет, аккуратно донесла, что англичане высаживаются тринадцатого августа у Остенде, Кале и Дюнкерка. Это означало, что в любой момент они могли оказаться перед фронтом фон Клюка. На самом же деле их, конечно, там не было. Они высаживались гораздо дальше — в Булони, Руане и Гавре. Сообщение о высадке в Остенде, однако, заставило Генеральный штаб забеспокоиться, поскольку при повороте на юг правое крыло фон Клюка могло оказаться под ударом англичан, а если бы он развернул свой левый фланг, чтобы встретить их, между ним и фон Бюловом оказался бы промежуток.

Чтобы предотвратить эту опасность, Генеральный штаб семнадцатого августа передал Клюка, к его большому неудовольствию, в подчинение фон Бюлову. Как мог Генеральный штаб действовать, зная донесение из Остенде о высадке англичан, и в тот же самый день сообщить Рупрехту, что они еще не высадились и могут вообще не сделать этого, остается одной из тайн войны, которую можно объяснить разве что при помощи черной магии. Возможно, группа, занимавшаяся в главном штабе левым крылом, располагала сведениями, отличными от тех, которые были у группы, отвечавшей за правое крыло, а между собой они не консультировались.

Обоим командующим 1-й и 2-й армиями не хватало двух лет до семидесяти. Фон Клюк, черноволосый, свирепый, выглядел моложе своих лет в противоположность фон Бюлову, который со своими седыми усами и припухшим лицом казался старше.

Фон Клюк, раненный в войне 1870 года и получивший благородную приставку «фон» в пятьдесят лет, был выбран перед войной на главную роль в будущем марше на Париж. Это его армия должна была стать молотом на правом фланге, она должна была задавать скорость продвижения остальным войскам. Это она обладала самой большой ударной силой, имея плотность в 18 000 человек на милю по фронту по сравнению с 13 000 у фон Бюлова и 3300 у Рупрехта. Но, опасаясь разрыва между армиями, Генеральный штаб решил, что фон Бюлову, находящемуся в центре правого крыла, будет удобнее удерживать все три армии на одной линии. Фон Клюк, недовольный своим подчинением, оспаривал все приказы фон Бюлова, касающиеся ежедневного продвижения, вызвав настоящий хаос, чему очень способствовала плохая связь. Через десять дней Генеральный штаб был вынужден отменить приказ, причем разрыв между армиями все-таки произошел.

Бельгийцы действовали на нервы фон Клюку даже больше, чем фон Бюлов. Их армия, оказав серьезное сопротивление, сломала график немецкого продвижения и, взрывая железные дороги и мосты, срывала доставку боеприпасов, продовольствия, медикаментов, почты и тому подобного, заставляла немцев тратить значительные усилия, чтобы обеспечить тыловые функции. Местные жители блокировали дороги и, что было хуже всего, перерезали телефонные и телеграфные провода, нарушая связь не только между германскими армиями и Генеральным штабом, но и между корпусами. Эта «чрезвычайно агрессивная партизанская война», как назвал ее фон Клюк, и особенно франтиреры-снайперы, стрелявшие по германским солдатам, выводили из себя его и командиров.

С самого начала вступления армии в Бельгию ему пришлось предпринять, по его собственным словам, «жестокие и непреклонные меры, такие как «расстрел отдельных лиц и сжигание домов», чтобы противодействовать «предательству» местного населения. Сожженные деревни и мертвые заложники отмечали путь 1-й армии.

Девятнадцатого августа, после того как немцы форсировали Жету и не обнаружили бельгийской армии, отступившей ночью, они обрушили свой гнев на Аэршот, маленький городок между Жетой и Брюсселем, он первый подвергся массовым казням. В Аэршоте было расстреляно сто пятьдесят жителей. Количество жертв росло, к ним добавились те, которых расстреляла армия фон Бюлова на подступах к Арденнам и в Тамине, и шестьсот шестьдесят четыре человека, убитые солдатами Хаузена в Динане.

Процедура везде была почти одинаковой. Жителей собирали на главной площади, мужчин в одной стороне, женщин — в другой. Затем отбирался каждый десятый, второй или все, в зависимости от каприза офицера, командовавшего экзекуцией. Их отводили на ближайшее поле или на пустырь за железнодорожной станцией и расстреливали. В Бельгии много городов, на кладбищах которых стоят рядами одинаковые памятники с надписью под именем: «Расстрелян немцами в 1914 году». К ним теперь прибавились и другие с той же надписью, но другой датой — 1944.

Генерал фон Хаузен, командующий 3-й армией, как и фон Клюк, считал, что «вероломство» бельгийцев, «умножавших препятствия» германской армии, требовало наказания «самым решительным образом и без малейших колебаний». В подобные меры входили «аресты заложников из числа известных людей, например владельцев поместий, мэров, священников, сжигание домов и ферм и казнь лиц, пойманных во время свершения ими враждебных актов». Большинство солдат в армии Хаузена составляли саксонцы, и вскоре «саксонец» стало синонимом слова «варвар».

Сам Хаузен не мог понять «враждебности бельгийского народа». Его каждый раз удивляло, когда он обнаруживал, «как нас ненавидят». Он жаловался на поведение семейства д'Эггремон, в чьем роскошном замке, состоящем из сорока комнат с садом, оранжереями и конюшнями на пятьдесят лошадей, ему пришлось провести ночь. Старый граф ходил, «сжав кулаки в карманах», оба сына не явились к обеду. Сам хозяин на обед опоздал и хранил упорное молчание, не отвечая даже на вопросы. Так продолжалось до самого отъезда генерала, несмотря на то что он приказал своей военной полиции не конфисковывать коллекцию китайского и японского оружия, собранную графом д'Эггремоном во время дипломатической службы на Востоке.

Германская карательная кампания не явилась спонтанным ответом на сопротивление бельгийцев. Она подготавливалась заранее, с обычной германской тщательностью и педантичностью, и предназначалась для экономии времени и людей, во имя этого нужно было быстро приручить бельгийцев. Бельгийское сопротивление, потребовав оставить войска в тылу для его подавления, срывало планы.

Как только немцы входили в город, его стены начинали белеть заранее отпечатанными объявлениями, наклеенными на каждом доме и предостерегавшими население от совершения «враждебных» актов. Наказанием для гражданских лиц, стрелявших в солдат, была смерть, как и за различные менее тяжкие преступления. «Любой подошедший ближе двухсот метров к аэроплану или воздушному шару будет застрелен на месте» владельцы домов, в которых найдут спрятанное оружие, будут расстреляны. Все, кто укрывает у себя бельгийских солдат, будут отправлены на «постоянные» каторжные работы в Германию. Деревни, в которых будут совершены «враждебные» акты, «будут сожжены». Если же подобные акты произойдут «на дороге между двумя деревнями, к жителям обеих деревень будут применены те же меры». Короче говоря, провозглашались следующие принципы: все наказания будут осуществляться без пощады, отвечать будет вся община, заложники будут взяты в большом количестве. Эта практика коллективной ответственности, которую так энергично осудила Женевская конвенция, потрясла мир 1914 года, веривший в человеческий прогресс.