У них состоялся долгий разговор о романе “Здравствуй, грусть”. Израиль согласился с ней, что центральная идея романа – утрата нравственности.

“Саган завоевала весь мир своим романом”, – возразила Наоми.

“Это потому, – сказал он, – что она выразила открыто то, что многие думали про себя, но не осмеливались сказать: можно убить человека без всяких угрызений совести. Человеку надо остерегаться утраты совести. Это – наследие нацизма, который не признавал никаких нравственных законов”.

Они говорят о том, что после Второй мировой войны человеческая жизнь потеряла всяческую ценность. В прошлом веке убийство или изнасилование были чудовищным преступлением. А после нацизма варварство воспринимается как часть жизни. Экзистенциализм ставит личность в центр жизни, тем самым оправдывая несдержанность страстей, агрессивность и насилие. На основе этой невероятной человеческой трагедии и возникла экзистенциальная литература.

“Есть скрытый смысл в том, – говорит Израиль, – что после разрухи, уничтожения, катастрофы писатель ставит перед человечеством философский вопрос: есть ли смысл в человеческой жизни в мире, лишенном человеческих ценностей”.

С огромным уважением и почитанием говорит Израиль о французском писателе и мыслителе Альбере Камю.

“Через абсурд, господствующий мире, через концентрацию на вопросе о самоубийстве, Камю дает читателю материал для размышления”. Израилю близка его интеллектуальная честность и мужество.

Но ему претит всеобщее преклонение перед Жаном Полем Сартром, товарищем Камю. Израиль резко выступает против позиции Сартра, который считает, что у человека нет заранее избранного им пути. Весь смысл существования человека – индивидуализм. Свобода – не подарок, не премия. Это – тяжкая и горькая дилемма. Для Израиля Розенцвайга Сартр – вовсе не выдающаяся личность. Лишь его харизма и шум вокруг его имени увлекают за ним толпу.

Нет необходимости лишний раз объяснять, что во Вторую мировую войну честь и достоинство человека уничтожены нацистской машиной убийства, газовыми камерами, атомными бомбами, сброшенными на Хиросиму и Нагасаки. Молодежь послевоенного поколения ожесточилась. Что же касается экзистенциализма, все его течения не смогли прийти к общему знаменателю, не сумели разработать единое мировоззрение: как должен жить человек.

Маленькая моя.

Сегодня получил твое письмо и понял, что тебе немного скучно там, в Галилее. И, все же, надеюсь, что ты не совершила глупость, и не уехала домой. Почему ты такая прилежная? Отдохни недельку от всех работ, для этого же ты и взяла отпуск. Очень жаль, что мы не поехали вместе, я не рядом, и не могу успокоить тебя и дочь твою, Веред. Увидишь, пройдет несколько месяцев, и настроение ее изменится, и она станет красивой девушкой, яркой танцовщицей, счастливым человеком. Темперамент ее прорывается через все отдушины души. Не тревожься, Наоми, вместе с Веред и маленькой Мими будут у нас еще прекрасные дни. Наверно, ты отрастила шевелюру, и все парни Кфар Гилади завидуют Бумбе, что у него такая красивая сестра, а мне, что у меня такая симпатичная жена.

Смотрел я фильм “Римские каникулы” с Одри Хёпборн и Грегори Пеком. Актриса почти так же симпатична, как ты, но только “почти”. Ты – более. Ты вообще маленькая принцесса, сошедшая в этот массовый примитивный мир, и оставшаяся во всем королевской дочерью. В моих глазах ты была такой с момента нашего знакомства. Хочу увидеть тебя и поцеловать,

Твой Израиль

Глава девятая

Израиль всю жизнь тосковал по великой всепоглощающей любви. Он ждал безумной страсти. И в результате влюбился в необычную женщину младше его на шестнадцать лет.

И она возникла на пороге его дома с чемоданом в одной руке и маленьким столиком, который смастерил для нее столяр из кибуца Бейт Альфа, в другой. И объявила ему, что если он не хочет с ней жить, пусть выгонит ее из своего дома.

“Жизнь Наоми погружена в лирику, и душа ее – чувствительна”, – подумал он, увидев в поле, примыкающем к его огороду одинокий белый анемон среди пылающих алым цветом своих собратьев. Анемон-альбинос вознесся над всеми остальными, одинокий и неповторимый, как его Наоми. И возникло желание устроить ей романтическое свидание. Бедуин Халед, которого ребенком усыновил кибуц, пришел ему на помощь. Прихватив лопаты, они направились к подножью гор Гильбоа. Несколько дней по утрам они рыли пещеру длиной два метра, шириной – в полтора, высотой – в метр. Халед укрепил стенки картоном от упаковочных ящиков, а пол посыпал соломой.

Этот день стал для Наоми незабываемым. С таинственным видом Израиль повел ее к подножью горы. Не переставая удивляться, она вползла вместе с ним в пещеру. Пять высоких свечей, выставленных в ряд, горели в темноте, а за ними высился белый анемон.

“Дорогая моя Наоми, прислушайся к безмолвию, оно красноречивей, чем любая речь. Обрати внимание на возникающие в связи с этим ассоциации, – прервал Израиль долгое молчание. – Вдохновившись этими свечами и анемоном, каждый из нас должен сочинить рассказ”.

Ей хотелось просто успокоиться в мистической атмосфере. Но Израиля не интересовали ее желания. Он взял два карандаша. Один – себе, другой протянул Наоми. Потом положил на стол пачку бумаги. “Мы прочитаем оба рассказа, проанализируем их и дадим себе слово – не обижаться на критику”. Она прочла короткий текст. Женщина просит своего любимого объяснить ей, как среди поля алых анемонов вырос один единственный белый анемон. Он отвечает ей, что она должна собственными силами разгадать это явление. Ей не удается это сделать. Он говорит любимой женщине: “Красота этого анемона не проникла глубоко в твою душу”. Он предлагает расстаться, ибо пришел к выводу, что чувства их поверхностны, и они не предназначены друг другу. Они смогут быть вместе только тогда, когда она разгадает тайну белого анемона.

“Ты сочинила искусственный текст. Нет в нем глубины”, – сказал он и начал читать свой рассказ о человеке, который гнался за шорохами. Однажды он шел по улице и услышал за спиной шорох, вернее едва слышную мелодию. Удивился: кто это там или что это там шумит. И тут шорох говорит ему: “Я хочу, чтобы ты повторил эту шуршащую мелодию. Человек повернулся, чтобы увидеть, откуда идут эти звуки, и ничего не увидел. Целый день он спрашивал прохожих, слышат ли они эти шорохи и звуки, но никто ничего такого не слышал.

Через пять минут Наоми сказала, что тайну анемона, меняющего окраску, дано разгадать лишь особенным людям, различающим оттенки. Он сказал, что лишь великая печаль является общим знаменателем их рассказов, но в ее рассказе эта печаль агрессивна. Любовники рассталась, потому что не созрели для совместной жизни. Но печаль в его рассказе