человечеству. Именно по отношению к душе, уму, достоинству в государстве можно безошибочно определить, имеем ли мы дело с суверенным, цивилизованным народом или населением, обречённым прозябать на просторах соответствующей территории. Населением, готовым в любой момент на бунт, жестокий и беспощадный, первыми жертвами которого, как повелось, становятся ни в чём не повинные инородцы и иноверцы, потом — не успевшие эмигрировать более состоятельные сограждане, а затем уже — кто попадался под горячую руку рассвирепевшей толпы. Подобная традиция в любой державе — верный признак её будущего распада. Наиболее очевидным образом все изъяны и последствия этой роковой для Российской империи традиции явили себя во время Гражданской войны. И тон в этом эксцессе человеческой природы, как уже отмечалось ранее, задавало подавляющее большинство исконного, коренного, крестьянского населения разрушенной империи.

При этом должен отметить, что при всей критической оценке деятельности последнего российского монарха в качестве главы государства, автор данной работы неуклонно придерживается позиции, что организованное во время Первой мировой войны начальником штаба Верховного главнокомандующего русской армии, генерал-адъютантом Михаилом Васильевичем Алексеевым (1857–1918) среди подчинённых ему командующих фронтов принуждение к отречению от престола царя Николая II, последовавшего 2 марта 1917 г., следует квалифицировать в качестве военно-государственного переворота, а также государственной измены в силу несомненного нарушения Воинской присяги участвующими в оном перевороте русскими генералами. Исследованию этого самого трагического, разрушительного и переломного эпизода в истории Российской империи, кардинально изменившего весь естественный ход российской истории, была посвящена фундаментальная работа Виктора Сергеевича Кобылина (1908–1986) «Анатомия измены. Император Николай II и Генерал-адъютант Алексеев: истоки антимонархического заговора». Разумеется, картина произошедшей трагедии нашла своё отражение во многих известных на сей час источниках, но, помимо упомянутой, наиболее подробно в книгах двух наиболее компетентных на то время в Российской империи государственных деятелей: начальника императорской дворцовой охраны, генерал-майора Александра Ивановича Спиридовича (1873–1952) «Великая Война и Февральская Революция 1914–1917 гг.» и последнего начальника Петроградского охранного отделения, генерал-майора Константина Ивановича Глобачева (1870–1941) «Правда о русской революции».

В указанной книге В.С. Кобылина подробнейшим образом, на основе огромного исторического материала всесторонне исследуется событие, которое, по сути, стало катастрофой цивилизационного масштаба в судьбе всех поданных Российской империи. События, которое в итоге привело к кардинальному нарушению естественно-исторического хода развития многомиллионного народа империи, к разрушению исторически сложившейся русской государственности, к краху российской цивилизации, к уничтожению великой русской культуры и к безумной, ужасной русской смуте, которую склонные к символической периодизации произошедшего политики и историки впоследствии нарекли Февральской и Октябрьской революциями 1917 г.

Помимо всего прочего, В.С. Кобылин с нескрываемой душевной болью и большой печалью обращал внимание на те личные психологические качества Николая II, которыми без зазрения совести воспользовались недобросовестные представители правящего класса (знати, элиты) царской России, объединённые противоправным замыслом о понуждении монарха к отречению от престола. В частности, он отмечал, что «Государь обладал большим личным обаянием. Будучи тщательно воспитанным, он производил чарующее впечатление на своих собеседников, часто недоброжелательно к нему относившихся. Но была у Государя еще одна черта, которая сыграла решающую роль в конце его царствования — Государь не обладал властным авторитетом личности, в нем не было той внутренней мощи, которая заставляет людей безпрекословно повиноваться, иначе говоря, Государь не обладал даром повелевать. Это совсем не значит, что Государь был слабоволен, как это часто утверждают, отнюдь нет, он умел настоять на исполнении своих решений, которые оспаривались его министрами. Чтобы выразиться яснее, скажу, что Государя не боялись. А власть, в особенности Верховная, должна внушать это чувство. Надо правильно понять этот термин. Мы говорим часто, что «он Бога не боится». Вот этот страх Божий можно сравнить с тем чувством, которое подданные должны испытывать к своему Государю. Император Николай II этого чувства своим подданным не внушал».

Забегая вперёд отмечу, что, а вот Сталин это чувство своим «подданным» внушал повсеместно, беспредельно и беспрекословно, поскольку самым безжалостным, бесцеремонным и жестоким образом истреблял представителей как раз всех тех иерархических слоев большевистской империи, которые по своему влиянию составляли некий аналог тех социальных сословий, что в Российской империи бездумно, бессовестно и безответственно интриговали против своего монарха. При этом нельзя исключать того, что Сталин по многочисленным мемуарам представителей белой эмиграции самым внимательным образом изучил историю военно-государственного переворота в России, в итоге вынудившего царя отречься от престола, и сделал соответствующие для себя выводы с целью самосохранения на Олимпе власти уже в качестве пожизненного «Красного монарха».

В принципе, мысленно проводя сравнительную характеристику деяний этих двух исторических фигур по отношению к своим подданным надо признать, что последний глава императорской России на фоне главы большевистской лагерной империи выглядел глубоко интеллигентным, исключительно благовоспитанным, широко образованным и демократически настроенным государственным деятелем. Здесь к месту привести характеристику царя Николая II, которую оставил в увидавшей свет в 1938 г. книге «Император Николай II и революция» русский писатель и историк Иван Павлович Якобий (1879–1964): «Исторія царствованія Императора Николая II привлечетъ вниманіе не одного будущаго историка. Когда страсти, возбужденныя стихійной катастрофой, поразившей Россію, уступятъ м?сто тому чувству безпристрастнаго вниманія, для котораго необходима н?которая отдаленность изучаемыхъ событій, — тогда только потомство отдастъ справедливость эпох? которая была великимъ царствованіемъ, и Царю, который былъ великимъ Монархомъ…». Полагаю, что такое время уже пришло и многочисленные представители «потомства» той эпохи абсолютно чистосердечно разделяют это справедливое суждение, отдающее дань должного признания деятельности Николая II в качестве достойного главы государства.

А царская же Россия на историческом фоне рабоче-крестьянской — в виде СССР сейчас, уже спустя более века, с высоты исторического полёта выглядит в качестве вполне себе правового государства. Вот какую, например, оценку устоявшемуся после реформы правосудию в императорской России давал известный русский публицист, неоднократно номинированный на Нобелевскую премию по литературе, М.А. Алданов: «Конечно, дореволюционный русский суд (за исключением сравнительно редких случаев) был судом превосходным — по серьезности тона, по деловитости, по внимательному отношению к подсудимым, по совершенному беспристрастию председателя. Суд никогда не превращался в балаган, с грубейшей бранью между сторонами».

Обосновывая в 1880 г. необходимость создания специальной секретной службы по обеспечению государственной безопасности — Департамента государственной полиции — в царской России в качестве правопреемника знаменитого III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии министр внутренних дел М.Т. Лорис-Меликов писал, что «делопроизводство в оном может быть вверено только таким лицам, которые, обладая необходимыми для службы в высшем правительственном учреждении познаниями и способностями, вполне заслуживают доверия по своим нравственным качествам, выдержанности характера и политической благонадёжности». Заметим при этом, что «нравственные качества» были указаны в качестве приоритетных в перечне необходимых для работы в учреждении, призванном обеспечивать государственную безопасность Российской империи.

О приоритетном соблюдении законности в процессе полицейского дознания свидетельствуют, кстати, и многочисленные мемуары высокопоставленных полицейских и жандармских