Еще дурная от пересыпа, она зашла в ванную матери, где нашла, как и ожидалось, непочатый пузырек снотворного. Не желая умирать в ванной у Вив, она вернулась с пилюлями и большим стаканом холодной воды к себе. Колпачок у пузырька был из новомодных, и она поставила стакан на некролог Андреса Демопулоса, чтобы выровнять крохотные стрелочки и большими пальцами сдвинуть крышку. Когда та наконец чпокнула и отвалилась, Джейси высыпала таблетки в горсть и села на край кровати. Почувствовала какие-то бугры. Пошарив между матрасом и пружинами, Джейси нащупала пачки денег, которые засунула туда раньше. Что же собиралась она делать с этими деньгами? Теперь и не вообразишь. Чтобы деньги как-то пригодились, нужно хотеть того, что на них можно купить, а ей не хотелось ничего. Уже не хотелось. Желание у нее было единственное – не существовать. Сунула всю горсть таблеток в рот, включился рвотный рефлекс, но Джейси преодолела его и потянула к себе стакан воды. И, уже собираясь отпить, заметила, что к донышку стакана прилип отцовский некролог. Дата его смерти, 2 мая 1971 года, оказалась увеличена толстым стеклом, словно ключевые слова напечатанного текста на киноэкране. Она снова отрыгнула, на сей раз – выплевывая таблетки обратно в ладонь.

2 мая. Сколько раз прочла она некролог, не замечая даты, ее значения? Выпускная церемония в Минерве была 9-го. По пути домой в Гринвич с Доном и Вив она еще раз хорошенько отчитала себя. Да ну его. Если отец не явился на выпуск, если ему так это безразлично, если он может без нее жить, то и она с ним всё. Но на самом-то деле, когда она поднялась на сцену за своим дипломом, Андрес Демопулос уже умер. Как будто теперь он пытался что-то сообщить ей с того света, словно велел поставить стакан с водой на некролог, чтобы дата его смерти стала видна отчетливо. Словно умолял ее не делать этого. Чепуха, – сказала себе она. – Опять магическое мышление. Но, может, и нет. А что, если Энди пытается сказать ей, что лучшая месть Дону с Вив и всему этому говенному миру – жить, а не умирать? Она вспомнила затравленный, умоляющий взгляд своего отца тем ужасным днем, вспомнила, как отчаянно пытался он произнести ее имя, как тянулся к ней, стараясь коснуться. Как будто предвидел сегодняшний день, именно этот миг.

В ванной она смыла пилюли в унитаз. И не успела последняя исчезнуть в стоке, как в голове у Джейси начал складываться новый план.

И вот не прошло и месяца, как в потемках за дрянным мотелем, всего в нескольких коротких милях от канадской границы, план готов был принести плоды. Она будет жить – и Мики тоже будет. Вот в чем сохранится наследие Андреса Демопулоса. А то, что это к тому же окажется одним гигантским отвалите для Дона и Вив, – просто вишенка на торте. Вынимая из рюкзака пачки денег, она передавала их Мики, и тот пересчитывал купюры в свете убывавшей луны, которая как раз выглянула из-за несшихся туч. Закончив, – там хватило бы и на двадцать “Стратокастеров”, может, даже на сотню – Мики сказал:

– Ладно. Завтра на канадской стороне найдем, что можно снять, но потом мне нужно будет назад в Коннектикут.

– Зачем?

– Потому что я хочу отыскать твоего старика и измесить его до крови.

– Ты про Дона?

– Да, про него. А как только это сделаю, вернусь к тебе.

– А если тебя арестуют?

– Плевать.

– А мне нет, – сказала она, вставая. – И твоя жизнь теперь – моя.

– С чего бы это?

– Я ее спасаю. Вот с чего.

– Да ну?

Она стянула через голову рубашку и неподвижно стояла в темноте, пока Мики – упрямец – делал вид, будто у него есть какой-то выбор. Так же и мать соблазнила Андреса Демопулоса? – подумала Джейси. Бедный парень вообще сообразил, на что нарвался? Джейси поймала себя на любопытстве: интересно, обчистила ли уже мать сейф? Нет, наверное. Дождется и посмотрит, куда все вывернет. Если ее мужа уведут в наручниках, тогда и заберет все. Никаких записей о свежеотмытых деньгах нигде не сохранится. Дональд окажется надежно упрятан за решетку, а она продаст дом и переедет еще куда-нибудь, может – назад в Калифорнию. Денег ей хватит с избытком, может жить припеваючи, пока не найдет себе нового Дональда. Ею почти можно восхищаться, думала Джейси, ожидая, пока Мики что-то решит, – а Мики все еще верил, будто решать тут все еще ему.

– Ну? – наконец спросила она.

– Ага, – ответил он, поднимаясь, и оба они услышали капитуляцию у него в голосе. – Да. Ладно.

В ванной Тедди, попросивший о небольшом перерыве, чтоб он смог принять еще болеутоляющего, выпил таблетку и встал перед зеркалом, глядя на человеческую развалину перед собой и поражаясь, как всегда бывало с ним после приступов, до чего напоминают они тропические бури. При их подступах он всегда ощущал перемену атмосферного давления, как с ним это случилось на пароме, пусть даже шторм еще буйствовал гораздо мористее, бесился, собирал силы перед налетом. Когда же наконец обрушивался на берег, оставалось лишь претерпевать – пусть воет, неистовствует и громит все как только может. На каком-то рубеже его избитая, устрашенная душа попросту сдавалась глубочайшему спокойствию в этом нежном оке бури. Отчасти похоже на то, что нередко описывали выходившие из кислотных трипов: “я” просто растворяется. Для Тедди – миг великолепного невесомого отчаливания, от какого дух захватывает. Через секунду-другую весь мир и его заботы перестанут иметь хоть какое-то значение. Их место займет благословенное забытье. Но затем возвращались ветры, осколок пронзал плоть, а Тедди постигал правду: такое бегство – еще один ложный сюжет. Позднее, окровавленный, вразумленный и изможденный, он занимался тем же, чем и всегда: разгребая завалы, выбирался на свет, помаргивал, оценивал ущерб. Составлял опись того, что утрачено безвозвратно, что просто повреждено и нужно починить, а затем – самое важное для жизни: нужно как-то отыскать этот неприглядный, но такой необходимый ровный киль и заново встать на него, чтобы гладко, пусть и без приключений плыть дальше. Ради того, что он называл своей жизнью.

А еще сильнее ухудшало положение то, что мир, к которому он возвращался, бурей, конечно, не трепало. Памятуя об ударах, какие выдержал сам, он чуть ли не ожидал вывернутых с корнем деревьев, сдутых с домов крыш и гофрированного железа на улицах, но вещный мир, само собой, оставался нетронут. В этом единственном отношении, однако, сегодняшняя ночь казалась иной. Вернувшись на террасу, Тедди не мог не почувствовать, что его личная буря как-то вырвалась из-под колпака и нанесла урон не только ему самому, но и его друзьям.

Линкольн стоял, облокотившись о перила, и глядел вдаль, быть может – на темные очертания дома Троера, но вероятнее всего, еще дальше – туда, где на волнах поблескивал лунный свет. В одеяле, накинутом на плечи, он напомнил Тедди несчастных сирийских беженцев, которых уже не первый месяц прибивало к греческим островам. Раньше, глядя над тем же простором склона, Тедди признался в своем страхе, что Джейси закопана где-то под этим дерном, – а заодно и в своей сопричастности, если это окажется правдой: что бы ни приключилось с нею, этого бы не было, не пригласи он ее на остров. А вот теперь они узнали, что правда – противоположна. Приглашение спасло ей жизнь – по крайней мере, в том смысле, что отсрочило смерть. Джейси не проглотила горсть снотворного в Гринвиче, а прожила на несколько лет дольше, и почти все годы – той девушкой, какую видели они на снимке, что им показал Мики: прикованной к инвалидному креслу, истощенной, не способной управлять своими узловатыми, мечущимися конечностями. Благодаря друзьям она сумела исполнить собственное предначертание генетического несчастья. Об этом Линкольн думал сейчас, вглядываясь во тьму: осторожнее с тем, чего желаешь?