головку себе в рот, но не останавливаюсь на этом. Скольжу по члену вниз, насколько могу, и, втягивая щеки, поднимаюсь к кончику, потом снова опускаюсь вниз.

Повторяю так несколько раз.

– Черт побери, этот ротик… Я знал, что он создан для меня, – стонет он. – Вот так. Да, вот так.

Делаю, как он просит, и через минуту или две он начинает раскачиваться, сам погружаясь мне в рот. Поначалу медленно, потом чуть быстрее. Тело Ройса выгибается, ладонь обхватывает мое лицо, и, когда до экстаза один шаг, он вытаскивает член и кончает мне на живот.

Его большие пальцы размазывают семя вокруг стразов микродермального пирсинга на моих бедрах. Ройс поднимает глаза на меня, а потом его ладонь ложится на мою шею. Ройс тянет меня к себе, губы прижимаются к моим, и он стонет, посасывая мой язык и сотрясаясь в волнах оргазма.

Мы целуемся, пока дыхание Ройса не успокаивается, затем он стягивает с себя футболку и протирает ею мой живот. Отбрасывает футболку в сторону, притягивает меня к себе и костяшками пальцев проводит по засосу у меня на шее.

– Вот это вот – мне нужно, чтобы люди это увидели, Динь-Динь, – он касается моих губ своими. – Дай им увидеть.

Дать им увидеть его метку у меня на шее.

Я слишком боюсь подумать о чем-то, кроме сегодняшней ночи, так что сосредотачиваю все свое внимание на этом моменте.

Ройс снова меня целует – медленнее, мягче, и у меня в груди все сжимается, когда он шепчет:

– К твоему сведению, раз я считаю, что ты теперь моя, ты, малышка… знай, что я твой.

Я не помню, как заснула, но, видимо, заснула, потому что следующее, что я помню – как проснулась рядом с ним.

Глава 27

Ройс

Рэйвен пришлось остаться в больнице еще на один день из-за экстренного кесарева сечения. То есть на самом деле доктор сказал, что остаться надо еще на два дня, но Рэйвен отказалась, мотивируя тем, что в этом нет необходимости – все манипуляции по обработке шва можно производить и дома.

Доктор не стал с ней спорить и сразу перешел к следующему моменту.

– Вам следует воздерживаться от половой жизни в течение шести недель, – сказал он.

У Мэддока нашлись возражения: «Она ведь не вытуживала из себя ребенка», – и мы ржали над ним до потери пульса.

Мэддок решил не обсуждать этот вопрос с доктором – он просто бросил на Рэйвен красноречивый взгляд, и она ответила ему точно таким же.

Я знал, этот хитрый мудак уже сделал ей подарок, который, по его словам, был весьма долгожданным, – в больничном душе. Меня на это время оставили присмотреть за маленьким человечком, спящим в кувезе.

Я был хорошей нянькой – парень даже не проснулся.

Сомневаюсь, что Мэддок расскажет мне о технической стороне «подарка», но, полагаю, они все-таки будут ждать эти шесть недель, чтобы исцелиться.

Мы все снова собрались в палате, Зоуи сидит в кресле, которое медсестра принесла специально для нее, и смотрит на своего лучшего друга.

Нам как раз принесли ланч, когда взгляд Рэйвен вдруг останавливается на мне.

Она морщится, присаживаясь на кровати, малыш у нее на руках, и Мэддок наклоняется, чтобы поцеловать его в темечко.

– Прошлой ночью ты был не один, Ройс.

Я ничего не говорю, но откладываю еду, мою руки в умывальнике и подхожу к ней. С легкой улыбкой на губах она протягивает мне племянника.

Он меньше, чем футбольный мяч, и идеальный, черт побери, абсолютно во всем.

Сажусь напротив Мэддока и держу малыша так, как показала Мейбл, – чтобы голова лежала на изгибе локтя.

Провожу ладонью по волосикам, черным, словно у ворона, – прямо как у его матери.

Малыш начинает шевелиться, с губ слетает тихий крик, и я застываю.

Остальные смеются, но Рэйвен тут же протягивает мне какую-то странную круглую соску – совсем не такую, как те, что мы притащили домой, накупив грузовик всякого хлама.

Рэйвен подносит соску ко рту сынишки, я беру все под свой контроль, и парень успокаивается. Темные реснички поднимаются, и мою грудь заливает тепло. Глаза у него почти того же оттенка зеленого, как у Мэддока, может, лишь чуть светлее. Может, потом потемнеют.

– Привет, малышок, – шепчу я. – Ты вчера напился молока и не смог меня рассмотреть. Я твой любимый дядюшка.

Комнату наполняют легкие смешки, но я не обращаю на них внимания. Этот момент принадлежит только мне и этому маленькому человеку.

– Твой папашка собирается научить тебя заколачивать в корзину, но, когда он не видит, приходи ко мне. Он метко бросает, но заколачивать – это ко мне, чувачок.

Малыш издает тихий звук, и моя улыбка становится шире.

– Ты ведь знаешь, про что я говорю, так ведь? – Беру его ручку и чувствую, как крошечные пальчики смыкаются вокруг моего пальца. – Мы с Медвежонком Зоуи покажем тебе столько всего интересного, да ведь, Зо-Зо?

Оглядываюсь, и губы девчушки расплываются в широкой улыбке. Она подбегает к нам. Усаживаю ее к себе на колено.

– Он такой миленький, – Зоуи улыбается малышу, машет рукой, но он уже закрывает глаза.

Она наклоняется и целует его в лоб.

– Я тебя люблю, лучший-прелучший друг. – Зоуи кладет голову мне на плечо и зевает – приближается время ее полуденного сна. – Твоя очередь, дядя Бро.

Целую мальчика в висок.

– Я люблю тебя, Феникс Брейшо.

Бриэль

Из всех дней, когда можно было позвонить, мой брат выбрал именно это утро.

В половине восьмого, когда я уже должна быть в школьном автобусе. Вот только сегодня утром в полвосьмого в школьном автобусе меня не было, как не было и в городе, куда меня отправили силком. Я не была в доме, где меня на самом деле не хотели видеть, и не была в школе, где другие ученики не знали, что и думать о маленькой странной девочке с вечно опухшими глазами.

Сегодня утром я была в теплом коконе татуированных рук, отгороженная от всего мира крепкими мышцами, и при этом в таком комфорте, о котором даже не подозревала.

Я уже давно не получала новостей от брата, что почти пугало, но знать, что он не здесь, мне почему-то было легче. Думаю, он не отвечал, потому что при каждом нашем разговоре ему приходилось лгать… или так – скрывать правду.

Звонка я ждала по стольким причинам… и не ответила на него.

Но по порядку. Я уже проснулась, лежала и вдыхала воздух раннего утра, рассматривала