А Марк при встрече с Элием всегда интересовался Валерией. И всякий раз непременно спрашивал, сколько лет ей осталось служить Весте. И потом в разговоре, задумавшись, вдруг восклицал: «Еще столько дней… Так много!»

Кассий привез сенатора в маленький домик. Окруженное зарослями, жилище напоминало скорее джунгли, нежели творение человеческих рук. Виноградные лозы вились как им заблагорассудится, оплетая кудрями стволы огромных пиний. Даже меж плитками на дорожках пробивалась буйная зелень, а кусты роз давным-давно перестали цвести и сплели свои тонкие колючие ветви с лохматыми туями. Здесь, в саду, царили полумрак и прохлада, и возле маленького бассейна с зеленоватой, пахнущей тиной водой можно было всегда найти тень.

Хозяйка была самым нелюбопытным существом на земле. Она была способна вымолвить не более трех слов за день. Зато готовила отлично. Трудно было представить более подходящий дом для убежища. Впрочем, Кассий утверждал, что Элию ничто более не угрожает и никакие силы, ни высшие, ни низшие, не могут его здесь разыскать.

Элий мучился от вынужденного безделья. Целый день лежал он возле бассейна на неудобном деревянном ложе. Время от времени он опускал руку в прохладную воду и наудачу вытаскивал морские раковины, которые сюда кто-то положил давным-давно. Раковины успели позеленеть, как и камни бассейна, и приобрести терпкий запах распада. Разве судьба многих людей не похожа на судьбу этих злосчастных моллюсков? Из привычной обстановки их насильно переносят в чужую среду, они покрываются мерзкой зеленой тиной и умирают, потому что в чьей-то голове родился внезапный замысел что-то украсить или улучшить.

Элий надеялся, что его жизнь не такова.

Огромный шмель, зависнув над левкоем, рассерженно гудел. Может, это кто-то из богов, ему не хватило нектара в Небесном дворце, и он отправился на землю за данью.

— Хочешь молока? — звонкий девичий голос вывел его из раздумья.

Элий поднял голову. Девочка лет четырнадцати протягивала ему кувшин с молоком. Волосы ее были очень коротко острижены — светлый ежик на висках светился золотым ореолом. И все же Элий не мог принять ее за мальчишку — слишком тонкие черты лица, слишком узкие острые плечи, а под льном туники явно обозначились упругие груди. От воды бассейна по ее лицу бежали блики.

«Она мила от ноготка до последнего волоска. Посмотришь на нее — кажется, что перед тобой картина, написанная искусным художником», — пришла тут же на ум цитата из Плавта.

— Так хочешь молока? — повторила она вопрос.

— Нет чаши. Она засмеялась.

— Пей прямо из кувшина.

Он принял ее щедрый дар и сделал несколько глотков.

— Я — Лета, но можешь звать меня Летти. А как тебя зовут? — спросила она, принимая из его рук кувшин.

Лета — река забвения. Души пьют из нее и забывают свою прежнюю жизнь.

Странное имя для девочки.

— Элий… — ответил он.

— Сенатор Элий? — уточнила она. — Ну конечно, я узнала, видела тебя в позапрошлом году во время игр. Элий усмехнулся.

— Детей не пускают на бои гладиаторов.

— Это теперь, — объявила она весело. — А в тот год пускали, если со взрослыми. Меня бабушка взяла с собой. Я ее упросила. Я сидела почти сразу за сенаторской ложей. Отличные места.

Внезапная догадка поразила Элия. Неужели эта девочка видела это.

— Тот самый бой? — спросил он. Она смутилась.

— Прости… Да. Было так страшно. Никто сначала не понял, что произошло. А потом все повскакали с мест. Женщины кричали как сумасшедшие. Несколько

торговцев мороженым побежали вниз, чтобы отдать медику свои ящики с сухим льдом.

Один гладиатор подобрал твои ступни, положил в мешок и запихал этот мешок в ящик мороженщика.

Только теперь он сообразил, что никто не рассказал ему, что творилось в Колизее в тот момент. А он никогда не спрашивал. Элий отчетливо и ярко вновь увидел арену, только теперь со стороны, будто смотрел на все глазами Летти.

— Я проиграл бой, — признался он. — Несмотря на то что Хлор нарушил закон, за ним осталась победа.

— Ерунда. Ты отличный боец. Если бы у него был тупой меч, ты бы поднялся и выиграл поединок. Он-то падал два раза. А ты — только один. Ты бы победил.

Элий криво улыбнулся.

— Смотрю — ты разбираешься в правилах.

— Я в то время была в тебя влюблена. Твое фото висело над моей кроватью, — призналась она и — как показалось Элию — покраснела.

Но блики воды из бассейна отбрасывали на ее лицо колеблющиеся зеленоватые тени, и Элий не мог сказать точно, не ошибся ли он.

— А сейчас уже не висит? — спросил он насмешливо.

— Нет, почему же… — она смутилась еще больше. — Но на заседания сената детей уж точно не пускают.

— Ты уже не носишь буллу, — заметил Элий, стараясь перевести разговор на другую тему, чтобы не длить замешательство. — И значит, уже не ребенок.

— Ага… не ношу, — поддакнула она. — Мне пятнадцать.

Она выглядела моложе, и Элий подумал, что она специально прибавила себе год. Впрочем, нынешний Римский закон о браке был весьма либерален в отношении возраста. В четырнадцать девочка могла вступить в брак с согласия родителей, если медики не возражают.

Хорошо, что буллу Летиции Кар он спрятал в простенький, оправленный в серебро медальон из морских раковин, а то бы девчонка засмеяла его, увидев, что он носит на шее детский амулет.

— Ты здесь на отдыхе? — Он не мог принять ее за местную уроженку, несмотря на простоту наряда, — ее плечи и руки, не тронутые загаром, были ослепительно белы, а выговор выдавал жительницу столицы.

— Ага, я болела, а теперь выздоравливаю. Как и ты. Она коснулась пальцем еще незажившего пореза. Красная ранка еще не сошлась до конца и напоминала жадно приоткрытый крошечный рот.

— Как ты так умудрился порезаться?

— Поцарапался о колючки… — соврал первое что пришло в голову Элий.

Но девчонка бесцеремонно сдвинула простыню, закрывавшую его грудь, и тогда стали видны многочисленные швы на боку.

— Врешь ты все, — объявила Летти. — Тебя кто-то порезал. За что? А, я знаю.

Так «Общество нравственных» поступает с насильниками. Но ты ведь не такой?

Очень мило. Даже детям известно о подобных метках. Что будет, если об этих шрамах пронюхает Вилда? Она сожрет сенатора живьем.

— Да, я как раз такой. Обожаю маленьких девочек вроде тебя, — сказал Элий.

У Летти округлились глаза, но выражение, мелькнувшее в ее зрачках, вряд ли можно было принять за страх.

— Тебя специально так изуродовали, чтобы другие думали, что ты плохой. Тебя пытали? Как она догадлива! Пожалуй, даже слишком.