— Она серьезно, — прошептал Мейтенс зеркальщику, но тот притворялся, что ничего не слышит, и не удостоил женщину ни единым взглядом.

Доменико Лазарини и след простыл, несмотря на то что капитан Пигафетта прочесывал кварталы Сан-Марко и Кастелло в сопровождении многих сотен солдат. Слухи рождали слухи. Одни говорили, что Лазарини, чтобы избежать позорной смертной казни, утопился; другие утверждали, что видели его, переодетого в оловянщика, в арсеналах; третьи утверждали, что дож прячет его в палаццо Дукале.

Это подозрение не было необоснованным. Будучи архитектором, Лазарини знал переплетения переходов в новом палаццо как никто другой. Кроме того, прикрыв рот ладонью, говорили, что дож Франческо Фоскари боялся народа и хотел обеспечить себе путь для бегства. Он велел построить тайные ходы, которые оканчивались под водой. Но никто не мог указать точное место. Говорили также, что мудрый дож велел соорудить секретные комнаты без окон, но с достаточными запасами еды — убежище, в котором можно было отсидеться несколько месяцев. Говорили, что вход в лабиринт расположен за одной из бесчисленных картин или даже прямо на ней, поскольку якобы нарисованная дверь или окно совсем не нарисованные, а настоящие. Доказательством этого утверждения служил несчастный случай, который произошел незадолго до окончания строительных работ. Тогда два неизвестных художника, принимавших участие в строительстве, и двое рабочих упали с лесов на пьяцетта и разбились. Ходили слухи, что эти люди делали тайные комнаты дожа.

Как бы то ни было, убийство кормчего Джованелли сильно пошатнуло позиции дожа, поскольку все в Венеции знали, что Лазарини был одним из ближайших доверенных лиц Фоскари. Благодаря этому возросло влияние другой венецианской семьи, Лоредани, которые жили через два дома от Понте ди Риальто и теперь имели в Совете Десяти больше влияния, чем дож Фоскари.

Кроме того, дож был уже стар, слаб здоровьем, его преследовал шум в ушах, и даже те, кто был верен Фоскари, считали, что дни его сочтены. Мейтенс, облеченный доверием дожа, вынужден был составлять для него все новые и новые эликсиры и иные чудодейственные средства, чтобы продлить ему жизнь — кстати, к вящему прискорбию венецианских лейб-медиков Фоскари, с недоверием наблюдавших за каждой новой терапией, которую проводил доктор из Фландрии. Они подозревали, что Мейтенса приставили противники дожа, чтобы отравить его.

В то время ни в одном городе не было такой напряженной атмосферы, как в Венеции, и даже карнавал, который превращал Серениссиму в сумасшедший дом, не мог устранить недоверие между отдельными враждующими партиями. В палаццо на Большом Канале проводились роскошные пиршества, во время которых приглашенные гости в масках и костюмах могли оставаться неузнанными до полуночи.

Маски и костюмы, которые придумывали себе люди для карнавала, давали возможность прекраснейшим образом скрывать внешность гостей, и некоторые утверждали, что переодевание и маскарад придумали исключительно для того, чтобы сохранить в тайне, кто у кого бывал.

На памяти венецианцев в палаццо Агнезе никогда не устраивали карнавалов. Поэтому маскарад, на который приглашала донна Эдита, новая хозяйка палаццо, вызвал огромный интерес. И поскольку донна Эдита была на выданье, прекрасна, богата и, насколько известно, не принадлежала ни к одной из многочисленных партий, было много претендентов, которые боролись за благосклонность Эдиты, словно дьявол за христианскую душу. А когда стало известно, что донна Эдита отказала от дома медику Мейтенсу, с которым она, как говорили, была помолвлена, все, кто искал себе подходящую партию, почувствовали себя свободнее.

В один из первых дней февраля перед палаццо Агнезе на укутанном туманом канале было множество празднично украшенных гондол и барж, в которых сидели наряженные гости в масках. Некоторые были так туго затянуты в свои костюмы, что могли только стоять в гондоле. Других поднимали из гондол вместе с их креслами-тронами, на которых они восседали. В одежде гостей преобладали золотые, красные и черные цвета. В свете факелов, озарявших палаццо красноватым светом, из-за чего казалось, что стены тлеют, можно было видеть фантастических птиц, заморских служащих в униформах, кардиналов в красном и куртизанок, одетых в золото с головы до ног.

Среди благородных участников маскарада замешались и жулики, бродяги, акробаты на ходулях, девушки легкого поведения, притворявшиеся морскими сиренами и несмотря на холод выставлявшие напоказ свои грешные тела.

Искусные маски из дерева, как правило белые с шелковым блеском, служили в первую очередь для того, чтобы скрыть личность хозяина. Из-за этого у масок отсутствовало всяческое выражение, присущее живому лицу. На карнавале могли встретиться враги и не выказать взаимного презрения. Застывшие маски скрывали также сладострастие, похоть, восхищение и лесть.

Вероятно, самой большой загадкой оказалась для гостей сама хозяйка, которую нельзя было узнать среди важных дам, женщин-птиц с оголенной грудью, канатоходцев в длинных белых чулках и коротких юбках, степенных монашек с неприлично глубокими декольте и пестро разодетых цыганок. Единственное, что могло выдать Эдиту — это ее молодость, но венецианки в совершенстве владели средствами для того, чтобы скрыть свой настоящий возраст.

С недавнего времени особым спросом стали пользоваться маски, изображавшие современников, таких как члены Совета Десяти, инквизитор или палач, лица которых знали все. В этом сезоне особенно популярен был исчезнувший Глава Доменико Лазарини, одежду которого легко можно было скопировать и которого все ненавидели. На некоторых карнавалах можно было встретить троих, а то и четверых Лазарини, которые соревновались между собой в том, кто более всех похож на оригинал.

Тем более значимым показалось гостям донны Эдиты то, что никто не захотел надеть костюм Лазарини. Зато всеобщее внимание привлек дож Франческо Фоскари, одетый в черные как смоль одежды. На голове у него была красная шапка с клапанами величиной с лопасть весла гондольера, закрывавшими уши, чтобы в них не шумело. То, что понравилось противникам дожа, вызвало презрение у приверженцев Фоскари, но как одни, так и другие не отважились выказать свое злорадство или недовольство.

Маскарадам и подготовке к ним в Венеции уделяли больше внимания, чем в любом другом городе, поскольку это иногда была единственная возможность проявить свои политические симпатии. Ведь тот, чья маска становилась посмешищем, не мог быть приверженцем того, кого она изображала.

В салоне, в который Даниэль Доербек некогда запрещал входить, квартет, состоявший из флейты, лиры, гамбы и ударных, играл веселый танец, спровождаемый криками. Нелепость танца заключалась в последовательности па: после трех коротеньких шажков непременно следовал прыжок. Когда пышные формы той или иной донны выпадали при этом из выреза платья, это вызывало бурю смеха.

Такой человек, как адвокат Чезаре Педроччи, появившийся в маске дракона и в костюме из зеленой кожи в виде чешуи, не мог остаться неузнанным, поскольку хромал он даже в обличье дракона. Зато одетый фокусником судовладелец Пьетро ди Кадоре, который, как всем было известно, ненавидел музыку, как только в ней появлялось больше трех тактов, выдал себя, поскольку танец с криками содержал пять музыкальных тактов. Это заставило ди Кадоре остановиться посреди веселья и оттащить свою даму, монахиню легкого поведения, к дивану и оттуда сидя наблюдать за всеобщим весельем. Впрочем, можно было только догадываться о том, кто скрывается за одеждами мамелюка, веселой девушки или шута.