поле. Оно наделило Борьку затекшей шеей, ноющей поясницей, мозолью на руке. И это нисколько не огорчало его, а наоборот, вселяло в душу непонятную радость.

Непонятную, потому что нельзя сказать, что Борьке до этого не приходилось трудиться на благо общества. В младших классах они несколько раз собирали металлолом, а последние три года каждый апрель их класс выводили на субботник в ближайший сквер, где они по два часа выгребали граблями из кустов всяческий мусор, а потом жгли его. Кстати, и производственные травмы у Борьки случались, причем похлеще затекшей шеи. В четвертом классе ему прямо на ногу грохнулась тяжеленная заржавленная железная болванка, которую они пытались погрузить на тележку у ворот троллейбусного парка. А два месяца назад в сквере Борька наступил на доску с гвоздем и потом несколько дней хромал. И работалось им весело, особенно когда наступало время поджигать кучи прошлогодних листьев и едкий дым окутывал всю улицу. И все же это было не то.

Конечно, нельзя сравнивать Москву и Сосновку — об этом даже думать не приходилось. Другие проблемы, другая жизнь. Прямо скажем, не очень веселая. Но это оттого, говорит Серега, что раньше Сосновка считалась неперспективной. Когда он родился, здесь даже электричества еще не было. Борьке не то что жить, а даже бывать в местах, где нет электричества, не доводилось. А тут еще совсем недавно вечером при свете керосиновой лампы читали. До сих пор стоит в деревне крохотная избушка с вывеской «Керосиновая лавка». Борька видел, когда они через Сосновку проходили. Электричество несколько лет назад провели, но дальше все равно получался замкнутый круг. Раз деревня неперспективная, значит, все, кто мог, из нее уезжали. А раз уезжают, вроде и строить некому, да и не для кого. Вот и Серегин старший брат тоже уехал. Служил в армии в Средней Азии, потом остался там работать — Нурекскую ГЭС строил, женился да так и живет теперь в Таджикистане. Только письма иногда пишет, даже ни разу домой не приезжал. Один раз попробовал персики прислать, так они, пока посылка дошла, сгнили.

Но теперь все должно измениться — так сказал Василий Яковлевич, который с прошлого года здесь председатель. Правда, Серега говорит, что он после восьмилетки все равно уедет — учиться в техникуме по дорожным машинам, но председателю он верит. Говорит, толковый мужик. Первым делом Василий Яковлевич обещал проложить асфальт — и в самой Сосновке, и на паях дорогу к райцентру сделать. «С асфальта, — сказал он, — начинается культура современного села». А потом будут строить новый клуб, магазин. Конечно, при условии выполнения плана.

— Теперь-то уж точно будет план, — довольно сказал Борька. — Вон мы сколько помогли!

Серега засмеялся в ответ.

— Свекла — это не план, а так, довесок. Главное — чтобы по мясу и молоку. Вот выйдем хотя бы на две пятьсот, тогда…

Борька не все понимал из того, что рассказывал ему Серега. Например, он не знал, что значит «строить дорогу на паях», почему асфальт — «это культура современного села» и что значит «выйти на две пятьсот». Впрочем, с последним он быстро разобрался. Оказалось, что столько литров молока в год должна дать каждая корова. Есть в стране хозяйства, в которых и по четыре тысячи получают и даже больше, но Сосновке до них пока далеко: и порода коров не та, и уровень механизации подкачал. Объяснил Серега и насчет дороги на паях. Просто для одного их колхоза это дорого, но ведь Сосновка не одна! Стоят на большаке и другие деревни, другие колхозы. Все вместе — справятся.

Борька слушал Серегу, удивлялся и слегка завидовал. Удивлялся, откуда он все это знает — про планы, про удои. Вот у Борьки рядом со школой завод находится, так он до сих пор толком не знает, что там выпускают. Не говоря уже про планы и прочее. А ведь на здоровых щитах у проходной, мимо которых Борька каждый день в школу бегает, все это написано. Но Борька ни разу около них не остановился, не прочитал. Не нужно было. А вот Сереге, видимо, нужно. Этому-то Борька и завидовал.

Нет, не то чтобы он хоть на секунду захотел переехать из Москвы в Сосновку. Москву бы Борька ни на что не променял. Но все же жизнь у Сереги была какая-то более взрослая, наполненная делом.

— А в Москве вам чего делать приходится? — будто угадав ход Борькиных мыслей, спросил Серега.

— Разное, — неопределенно ответил Борька. И, слегка покривив душой, добавил: — Без дела не ходим.

Но Серега принял это за чистую монету.

— Понятное дело, — уважительно сказал он. — Москва-то большая, работы хватит. — И вздохнул: — Я вот пока так там и не был.

Борька с трудом мог себе представить, что кто-то никогда не был в Москве. Не иностранец, конечно, а нормальный наш советский парень. Пусть обязательно приезжает! На ноябрьские или на зимние каникулы. Борька ему все покажет: и Кремль, и новый Старый Арбат с фонарями под старину, и на хоккей в Лужники они съездят. Раскладушка у них на антресолях лежит.

— А ты в Москве где живешь? — спросил Серега. — А то одна из нашей Сосновки недавно квартиру там получила, на Алтуфьевском шоссе. Дом 87. Может, знаешь?

Борька уже не раз замечал, что иногородние — не только ребята, но и взрослые — обязательно называют в разговорах адреса своей московской родни и знакомых. То ли с тайной надеждой услышать в ответ: «Алтуфьевское, 87? Ну конечно, я там всех знаю. Какая она из себя?», то ли учиняя осторожную проверку: есть ли на самом деле в столице такая улица и такой дом или сказки это?

— Знаю, от нас не далеко, — кивнул Борька, хотя не очень хорошо представлял себе, как от его дома нужно добираться на это самое шоссе. — А я на Бабушкинской, возле самого метро.

Господи, да ведь Серега же и в метро никогда не был!

— Ребята! — закричал Борька во все горло. — У кого ручка есть?

Ручка нашлась только у капитана Гранта, листок тоже. Борька торжественно вывел на нем свой московский адрес и телефон.

Рано утром, когда лагерь уже был свернут и отряд готов трогаться в путь, они опять появились. В том же составе. Длинный Мишаня (подтяжки ему удалось починить) тащил большой бидон с молоком, «шкет» Толик держал в руках авоську с ранними яблоками, а Серега — миску с хрустящими солеными огурцами.

— Это на дорожку. И не вздумайте отказываться — обратно не понесем.