– Куда тогда?

– Не знаю. Придумаем. Важно выйти на улицу – а там, как говорится, битва сама покажет.

Я боялся, что придется ее уговаривать. Я и себя самого убедил не без труда: устал, как эскалатор в метро, весь день крутился, и хотелось спать. Но Наталья недаром была умницей.

– Что же, – сказала она, – придется выключить утюг.

– И забрать все мои кассеты, – решил я. – Им вредно долго лежать на одном месте.

– Господи, – сказала Наташа. – И подумать не могла, что придется вот так петлять – в своем городе…

– Да ну, – сказал я. – С чего ты взяла, что это – наш город? Их тут, в пространстве Москвы, много, и сейчас мы как раз в чужом.

– Чей же этот, по-твоему?

– Как и всякий центр мирового значения – он ничей. Вернее, в нем слишком много хозяев – неофициальных, но от того не менее сильных. Но то, что нам приходится скрываться, – верный признак того, что нас принимают всерьез.

– Ты в этом уверен? – неожиданно спросила она. – Нет, не в том, что нас принимают всерьез, в другом: что мы – вернее, ты и твои единомышленники – действительно серьезная сила?

– А ты уверена, что знаешь, на чьей я стороне?

– Не смеши. Это на тебе написано метровыми буквами, светящимися в темноте.

– Ну пусть даже так; а ты сомневаешься? Для этого есть основания?

– По-моему, да.

– Ну, – сказал я неопределенно, – всегда возможны неожиданности.

– Ты хочешь сказать, что…

– Если бы я ждал чего-то конкретного, это уже не было бы неожиданностью. И обрати внимание на множественное число. Они могут быть с любой стороны – в пользу и одних, и других. И, если можно, закончим этот разговор: время уходит, а дел на сегодня еще предостаточно.

– Довлеет дневи злоба его, – согласилась она, легко спрыгнув со стула. Протянула мне кассеты.

– Теперь ответственность на тебе.

Я кивнул. Брать на себя ответственность мне приходилось не впервой. Упрятал кассеты в карман и подхватил приготовленную во время нашего разговора сумку. Она была тяжелой даже на вид.

– Что там у тебя такое?

– Бритва, – сказал я.

– О-о. И, разумеется, пижама, зубная щетка. И дезодорант…

– Ну а как же без этого? – подтвердил я.

Чтобы избежать излишнего риска, я вывел Наталью уже нахоженной тропой – по крыше и чердакам, воспользовавшись на этот раз другим подъездом: настоящее произведение искусства не может быть повторением уже существующего. Руководствуясь этим же принципом, я оставил машину у подъезда; с чужого крыльца мы сразу же повернули в другую сторону, прошли по пустынным в этот час и не очень освещенным улицам, вышли на проспект и вскоре поймали такси.

Пока мы шли и ловили машину, я успел разместить предстоящие действия на часовой сетке и принялся работать. Воспользовавшись телефоном такси – он был надежнее мобильника, – я позвонил очередной моей журналистской жертве – генералу Филину. Против ожидания, он отозвался своим, достойным Большого театра, баритоном:

– Филин. Слушаю.

– Сергей Игнатьевич, простите за поздний звонок. Вас беспокоит корреспондент немецкого журнала на русском языке…

Он прервал меня неожиданно:

– Ваша фамилия?

– Вебер.

– Ага. Приходилось слышать. Вы, полагаю, тот самый, что берет интервью?

– Так точно, – откликнулся я. Понятия не имею, почему я ответил именно словами «Так точно», хотя вполне возможно было сказать просто: «Да, это я» или «Вы не ошиблись». Было что-то такое в этом человеке, что заставляло отвечать по-солдатски. И его это, кажется, не удивило. Он и в самом деле был генералом, то есть буквально – всеобщим начальником. И к тому же читал немецкий журнал, издающийся на русском языке. И то, и другое можно было сказать далеко не о каждом военачальнике.

– Чем могу помочь? – спросил генерал.

– Если бы вы согласились ответить на несколько вопросов…

– Когда?

– Когда вам будет удобно. Хотелось бы не позже завтрашнего дня.

Его молчание длилось не более полусекунды.

– Завтра – сложно. А сегодня?

Такого я просто не ожидал.

– Это было бы прекрасно!

– Адрес знаете?

Не дожидаясь ответа, он назвал адрес.

– Сколько вам нужно времени?

Я мгновенно прикинул.

– Минут двадцать пять…

– Жду вас через тридцать минут.

– Нас пропустят?

На мой наивный вопрос он даже не стал отвечать – просто положил трубку.

Я дал шоферу новый ориентир. Мужик был сообразительный, а трубка в его телефоне – громкой, так что я мог бы и не утруждать себя.

– Не первый раз туда вожу, – сказал он. – Серьезный мужчина. Ему можно верить.

– А вам? – спросил я.

– Да как в чем. Но насчет него – правда, он такой. Если бы его надо было куда-то выбрать, я бы голоснул, не задумываясь. Только он политикой не занимается. Или тоже начал?

– Вот узнаем, – сказал я неопределенно.

– А где потом можно будет прочитать?

Я невольно усмехнулся:

– Вы что, серьезно?

– Будьте уверены.

– Право, не знаю, что сказать. Журнал – дело не быстрое… Могу только пообещать: если опять придется с вами ехать – честно расскажу.

Этот водила мне чем-то нравился. Вообще у меня нет привычки раздавать подобные обещания. Он же, запустив руку в карман, вытащил оттуда карточку:

– Понадобится машина – позвоните. Обслужу без очереди.

– Спасибо, – сказал я. – Вполне может случиться.

Ведь и на самом деле могло.

Машина тем временем неслась по четырехполосной – в одном направлении – эстакаде Северо-Восток – Центр – Юго-Запад. Эстакада была скоростной, и озаренные ртутным светом спицы великого московского колеса быстро поворачивались под нами. Трасса – на высоте тридцатых этажей, а значит – над крышами, потому что проходила она не над местами высотной застройки – стрелой летела, оставляя слева внизу Ярославское шоссе и Мещанскую. Справа медленно отступала назад Останкинская башня, но еще поодаль от нее, над зеленым массивом, объединяющим Выставку, Останкинский парк и Ботанический сад, уже много лет как слившиеся в одну нераздельную территорию, магистраль отделила от себя приток, плавно ускользнувший влево – на Сокольники, Измайлово и дальше – к Среднему и Внешнему Высоким Кольцам. Дворец Ремесел, занимавший вот уже лет пятнадцать добрую половину территории Выставки, заменивший разброс ее когдатошних павильонов и павильончиков, на мгновения угрожающе воздвигся над нами, но тут же исчез за спинами, а впереди уже ярко-желтым световым шаром обозначилась четырехъярусная развязка вправо, на эстакаду Северо-Запад – Центр, к Ленинградскому проспекту; мы стремились все дальше, поравнялись – на расстоянии – со Стрелецкой башней – самым крупным в Москве торговым центром в середине Стрелецких переулков. Водитель стал перестраиваться вправо. Над Самотекой ушла развязка вправо, к Можайскому радиусу. Над нами подсвеченное московскими огнями небо на исчезающее мгновение перечеркнула линия монорельса Кунцево – Перово, почти сразу за нею отвернул съезд к магистрали Юго-Запад – Центр. Дальше наша трасса пролетит, вычленив из себя поворот над Воронцовскими прудами влево, на Среднее кольцо, и уже вскоре после этого сама вольется в Первое Внешнее кольцо; но так далеко нам не нужно было, мы уже крутнулись на вираже развязки и снижались к Волхонке. Там съезд на землю не самый удобный, и я выбрал бы скорее всего другой маршрут – но то я, а другое – московский профессионал. При всех нынешних многоярусных эстакадах, ездить в столице все равно оставалось тесно и иной раз казалось, что впору расталкивать машины плечами, но наш шеф ухитрился проскользнуть без сучка без задоринки, хотя раза два мне показалось, что он каким-то непостижимым образом умудрялся не протискиваться между машинами, а просто проезжать сквозь них – тем не менее не причиняя им ни малейшего вреда. Я душевно позавидовал его умению, понимая, что мне всего остатка жизни не хватит, чтобы научиться так водить – да и одного умения тут мало, талант нужен; а мы тем временем уже оказались в переулке, пустое спокойствие которого после только что бывшей вокруг магистрали показалось просто нереальным. Мне еще казалось, что мы едем, а машина уже стояла перед стеклянным подъездом тридцатишестиэтажки, на месте разрешенной остановки, как о том свидетельствовал знак; прочие территории были расписаны по жильцам. Я искренне поблагодарил, вылез, помог высадиться немного, по-моему, ошалевшей Наташе, подошел к окошку и расплатился. И не мог не поблагодарить за искусство.