Судя по тому, что увидел Кардинал, это был мужчина лет тридцати с чем-то, с длинными темными волосами почти до плеч. На снимках были показаны почти все его анатомические детали, но ни на одной из фотографий не было видно его лицо целиком. Где-то — бровь, где-то — ухо, где-то — кусочек носа. По таким фрагментам нельзя сказать наверняка, но он, похоже, вполне привлекательный мужчина, способный вести нормальную половую жизнь. Зачем же тогда губить детство девочки, вверенной твоему попечению?

Делорм принесла фотографии, которые ей присылали раньше, и добавила их к пасьянсу на столе.

— Ну вот, нигде она не старше, чем на той, самой последней, на яхте, — заключила Делорм. — Если ту фотографию сделали пять лет назад, это может означать несколько вещей. Возможно, ребенку осточертело быть его секс-игрушкой, и она сказала ему отстать. А может быть, даже рассказала кому-то еще.

— Сомневаюсь, — возразил Кардинал. — Толком не знаю почему: может быть, из-за того, что она явно смотрит на этого типа с любовью на некоторых снимках, где нет порнографии, — но я не представляю себе, чтобы она на него донесла. Во всяком случае, в то время.

— А я думаю, что это возможно. Тогда этот тип, он может уже сидеть в тюрьме.

— В лучшем случае… — произнес Кардинал.

— Что? Ты как будто думаешь о чем-то другом.

— Я просто пытаюсь понять, что это значит — то, что этим снимкам пять лет. Я где-то читал, что среднестатистическая современная семья переезжает каждые пять лет.

— А значит, вряд ли какой-нибудь из домов, где я побывала, является местом преступления. — Она показала на фотографии и поправилась: — Не местом, а местами. Более того, семья могла распасться. Что вполне вероятно, учитывая проблемы, которые есть у этого типа.

— И его мотивы, — добавил Кардинал, качая головой. — Такой тип может разрушить не одну семью, прежде чем для него все кончится.

Они стояли, сложив руки на груди, наклонив головы, точно стратеги, глядящие на фотографии разбомбленных городов, дымящихся развалин. Теперь у них было достаточно снимков, чтобы устлать ими почти весь стол в комнате для заседаний.

— Когда люди переезжают, они берут с собой мебель, — заметила Делорм. — Я все надеюсь, что мне удастся опознать кресло, стол, книги, что-нибудь.

— Он внимательно относился к тому, чтобы в кадр не попали идентифицирующие детали.

— Да. Он до тошноты обожает крупные планы.

— А как насчет дивана вот здесь? — Кардинал поднял фото, где спящая девочка лежала на диванчике. У него были сиденья из красного плюша и необычная деревянная отделка.

— Нет. Такую мебель я бы запомнила.

— А вот это? — Кардинал показал картинку, на которой видна была ножка и угол журнального столика, выдержанного в стиле шведского модерна. — Довольно запоминающийся предмет.

Делорм какое-то время смотрела на него, потом покачала головой.

— У Ферье — побольше, и дерево куда темнее. А у Раули — в сельском стиле, как бы из расколотых поленьев. Этот наш голубчик просто какой-то всеядный.

— А здесь камин, — проговорил Кардинал, беря еще один снимок.

Делорм пожала плечами:

— Никаких каминов ни у кого не видела. И потом, ты же сам сказал, за пять лет они вполне могли переехать, так что камин тут, может быть, уже ни при чем.

— А каминные принадлежности? Латунная кочерга и лопатка.

— Ни у кого ничего подобного не видела.

— Хотел бы я пройтись с тобой по этим домам. Одна голова хорошо, а две лучше, к тому же мы могли бы разделить обязанности: один берет на себя ванную комнату, другой заглядывает на кухню.

Делорм не ответила. Она стояла, опустив голову, поджав подбородок кулаком и сосредоточенно глядя на стол. Взяла одну из фотографий, но потом положила ее назад. Снова протянула к ней руку. Кардинал с Делорм не были следователями-партнерами: в полиции Алгонкин-Бей вообще не бывает постоянных партнеров по расследованиям, сотрудников подключают к делам по мере необходимости, — но он работал с Делорм достаточно долго, чтобы понимать, когда в этих серьезных карих глазах брезжит новая мысль. Она в таких случаях замирала, словно прислушиваясь к своей внутренней радиостанции.

Она выбрала еще одну фотографию и теперь держала оба снимка перед собой.

— Смотри-ка, — произнесла она. Кардинал положил картинку с яхтой, на которую смотрел, подошел к ней и встал рядом.

— У Фрэнка Раули есть такой ковер, — сообщила она. — В стиле «навахо».[59]

— Ну, я не специалист по коврам. Не могу определить, насколько это дорогая вещь и стал бы за нее так уж держаться владелец.

— По-моему, он дорогой. Когда я была у него в доме, я заметила — очень сочные краски. Черное с синим. Все в этом доме было из дерева и очень выигрышно смотрелось рядом с этим ярким ковром. Но я не думаю, что это тот же самый.

— Почему? Только потому, что тебе пришелся по душе этот мужик?

— Нет, его ковер был чиненый. Я даже об него споткнулась. По нему шла прерывистая линия — что-то вроде шрама, который пересекал узор.

Кардинал уже изучал другие фотографии на столе, ища какой-нибудь снимок, где был бы виден ковер. И он нашел один. Вряд ли стоит ожидать, что вы сразу же заметите угол ковра на фоне сцены растления ребенка. Он поднял фото.

— Ты имеешь в виду вот такую пунктирную линию?

Венди Мерритт загрузила последние тарелки в посудомоечную машину, налила в маленькое отделение моющее средство и захлопнула дверцу. Таймер был выставлен на полночь. Шумно, зато электричество используется тогда, когда оно самое дешевое. Она тщательно следила за расходом энергии, особенно с тех пор, как они с Фрэнком начали жить вместе.

Это было грандиозное решение — и ведь прошло всего полтора года после смерти мужа. Он умер от сердечного приступа после того, как пробежал марафон в Торонто, и от потрясения она впала в ступор и прорыдала целых два месяца. Потом остался лишь ступор. Без Тары она бы почти наверняка обрекла себя на постепенное угасание законченного алкоголика, но она заставила себя собраться, ведь надо было заботиться о девочке; в конце концов она даже стала ценить светлые моменты своей новой жизни в качестве одинокой матери.

Но Венди не хотела быть одинокой вечно. Она начала проглядывать объявления о знакомствах и посещать церковные собрания, где ей могли встретиться одинокие мужчины. Иногда она даже ходила в пабы со своей подругой Пэт — чтобы оценить «местные таланты», как Пэт называла мужчин, околачивавшихся в таверне «Чинук» и в «Пяти колоколах».

Увы, старая истина оказалась верной: лучшие мужики действительно либо уже женаты, либо геи. По правде говоря, холостяки в нашем городке — просто жалкие создания, любили повторять они с Пэт. Они брали свои два пива, болтали со всеми, кто с ними заговаривал, и потом расходились по домам, слегка подавленные всеми этими приключениями.