глаза, которых ждала всю жизнь, и полюбила вас себе на погибель! Но я радовалась, что случилось так, и до сих пор рада. Я не избрала бы другой судьбы, потому что любовь к вам придала значение моей жизни. Нет, не говорите… Я знаю клятву, данную вами госпоже Розамунде, и не буду стараться, чтобы вы ее нарушили. Но, сэр Годвин, такая девушка, как она, может любить только одного…

Годвин не удивился, и на его лице не отразилось страдания.

— Значит, вы знаете то, что я понял давно, так давно, что мое горе растаяло в надежде на счастье моего брата. Кроме того, хорошо, что она избрала более славного рыцаря.

— Порой, — задумчиво сказала Масуда, — я наблюдала за Розамундой и говорила себе: чего вам недостает, госпожа? Вы красивы, вы знатны, вы учены, вы храбры, а потом отвечала себе: «Вам недостает Вульфа, потому что он мужественней и безжалостней».

— Пожалуйста, не говорите так о человеке, который во всех отношениях лучше меня, — с досадой сказал Годвин.

— Другими словами, рука которого немножко сильнее вашей. Ну, для человека нужно что-нибудь побольше силы; ему нужен также дух.

— Масуда, — продолжал Годвин, не обратив внимания на ее слова, — хотя мы угадываем ее желание, но до сих пор она еще ничего не сказала. Кроме того, Вульф может пасть в бою, и тогда я должен заступить его место. Я не свободен, Масуда.

— Влюбленный никогда не бывает свободен, — ответила она.

— Я не имею права любить девушку, которая любит моего брата. Ей принадлежит моя дружба и уважение, не больше…

— Она еще не сказала, что любит вашего брата, и, может быть, мы ошибаемся, — заметила Масуда, — это ваши слова, а не мои.

— А может быть, мы угадали правильно? Что тогда? — спросил Годвин.

— Тогда, — ответила Масуда, — в мире много рыцарских орденов или монастырей. Но не говорите больше о том, что может быть или чего быть не может. Вернитесь в палатку, сэр Годвин, я пошлю туда Абдуллу. Ему передайте звезду. Итак, прощайте, прощайте…

Он взял ее протянутую руку, поколебался с мгновение, потом поднес ее к своим губам. Она была холодна, как рука трупа, и упала, как мертвая. Масуда отступила в лилии, точно желая спрятаться от него и от всего мира. Когда Годвин отошел шагов на восемь или десять, он обернулся: в ту же минуту сверкнула молния, и в ее ослепительном свете он увидел Масуду; она стояла с протянутыми руками, ее бледное лицо было обращено к небу, веки опустились. Освещенное призрачным сиянием молнии, ее лицо походило на лицо недавно умершей, и высокие красные лилии, которые прижимались к ее платью и касались шеи, напоминали потоки свежей крови. Годвин слегка вздрогнул и пошел прочь. Масуда подумала: «Если бы я постаралась затронуть его жалость, думаю, он предложил бы мне свое сердце, которое отвергла Розамунда. Нет, не сердце, потому что его сердце не привязано к земле, но руку и верность. И он сдержал бы обещание. Я, разведенная жена аль-Джебала, сделалась бы леди д’Арси? Нет, сэр Годвин, я согласилась бы на это, только если бы знала, что вы полюбили меня, а этого не будет или будет, когда я умру».

Рукой, которую он поцеловал, она сорвала цветок лилии и так судорожно прижала к груди, что красный сок запятнал ее платье, как кровь. Потом Масуда выскользнула из сада.

VIII. Счастье звезды Гассана

Через час Абдулла беспечно шел к палатке, в которой спали братья. Если бы кто-нибудь подсматривал за ним при свете низко стоявшей луны (гроза и ливень прекратились), он мог бы увидеть, что евнух Мезрур, завернутый в темный плащ из верблюжьего волоса, прячась за каждой скалой, за каждым кустарником и неровностью почвы, крался за предводителем отряда. Мезрур скрылся посреди дромадеров и часовых, заметив, как Абдулла вошел в палатку д’Арси. Евнух выждал, чтобы облако закрыло луну, никем не замеченный подбежал к палатке, бросился с ее теневой стороны на землю и слушал, напрягая слух. Однако толстое полотно отяжелело от сырости, а веревки и канавка, выкопанная кругом шатра, не позволяли человеку, не желавшему лежать в воде, прижаться ухом к стенке. Внутри говорили шепотом, и Мезрур уловил только отдельные слова: «сад», «звезда», «принцесса».

Они показались евнуху до такой степени значительными, что он наконец прополз под веревками и, дрожа от холода, лег в канаву с водой, потом острием ножа слегка надрезал полотно палатки. Мезрур прижался глазом к отверстию, но в шатре стояла полная темнота. Подле него звучали голоса.

— Хорошо, — сказал один из братьев (который именно, Мезрур не мог решить, потому что у них были одинаковые голоса). — Хорошо. Завтра в назначенный час вы приведете принцессу в назначенное место и в той же одежде, как условлено. За это я передаю вам талисман Гассана. Возьмите его и поклянитесь, что исполните обещанное, не то звезда не принесет вам счастья: я убью вас в первый же раз, когда мы встретимся.

— Клянусь Аллахом и его пророком, — ответил дрожащий и хриплый голос Абдуллы.

— Достаточно. Храните же клятву; теперь прочь, дольше нам небезопасно оставаться здесь.

Послышались шаги. В отверстии палатки Абдулла остановился и, разжав пальцы, посмотрел, не обманули ли его в темноте. Мезрур изогнул шею, чтобы видеть, и разглядел слабый свет луны, мерцавший на великолепной драгоценности, овладеть которой он тоже страстно желал. Его нога ударилась о камень; Абдулла посмотрел вниз и увидел, что почти перед ним лежит мертвый или пьяный. Быстрым движением он спрятал звезду и сделал шаг вперед, но, решив, что лучше всего удостовериться, что этот человек действительно мертв или спит, он вернулся и изо всей силы ударил его по спине. Абдулла три раза нанес удар, причинив евнуху ужасное страдание.

— Кажется, он двинулся, — прошептал Абдулла после третьего удара. — Лучше всего узнать наверное. — И он вынул нож.

Если бы ужас не обессилил Мезрура, он вскрикнул бы пораньше, чем голос вернулся к нему, нож Абдуллы ушел на три дюйма в его толстую ляжку. Усилием воли Мезрур заставил себя вынести боль; евнух знал, что, покажи он хоть признак жизни, следующий удар попадет в его сердце. Абдулла решил, что кто бы ни был лежащий — он или мертв, или без сознания; отер нож о платье своей жертвы и ушел.

Вскоре и Мезрур двинулся к жилищу султана; он стонал от ярости и боли и клялся отомстить. В ту же ночь Абдуллу схватили и отвели на допрос. Под пыткой мамелюк сознался, что был