На вершину же он поднялся затем, что отсюда открывался чудесный вид на излучину реки Колорадо, такой же красноватой, как и скалы, под ярко-голубым и прозрачным, словно нарисованным акварелью, небом.

Несколько месяцев назад он непременно простудился бы, просидев пару часов на холодных камнях под пронизывающим ветром, и начал бы кашлять, напрягая свои слабые легкие, но теперь все это было ему нипочем.

Он уже привык не замечать холода и прочих телесных неудобств и мог при необходимости сохранять полную неподвижность в течение нескольких часов – качество, незаменимое при выслеживании дичи или врагов. Научился он (правда, с грехом пополам!) и становиться незаметным, «уходить в тень», как говорили ацтеки, сливаться с окружающим; индейцев он таким образом обмануть не мог, а вот в мире бледнолицых, слепых, глухих и полностью погруженных в себя, это умение могло бы ему пригодиться.

В общем, он очень сильно изменился физически – настолько, что это не могло не отразиться и на душевном его складе.

Первые дни и даже недели, возвращаясь в отведенный ему дом с тяжелой и на первых порах изнуряющей работы в каменоломне, он валился замертво. Приставленной к нему толстой и смешливой мексиканке, одной из тетушек Мануэлы (не столь закосневшей в традициях, как ацтеки, а женщине либеральной и снисходительной, можно даже сказать, светской), стоило большого труда растолкать его, чтобы накормить.

Иногда вместо работы его ждали не менее изнурительные физические упражнения, которым, по воле вождя, его подвергал один из дядюшек Мануэлы по материнской линии, пожилой ацтек с мрачным, неподвижным, словно высеченным из местного красноватого камня, лицом.

После упражнений Карл обязан был провести четверть часа под ледяным водопадом, дабы очистить тело от пота и грязи, а душу – от праздных мыслей; если же учитель бывал чем-то недоволен учеником (а такое на первых порах случалось часто), время пребывания под водопадом увеличивалось вдвое.

Карл прожил эти недели, стиснув зубы, задыхаясь от непомерных нагрузок, то обливаясь потом, то дрожа от холода – но все-таки прожил, не жалуясь и не прося пощады, и даже находил в себе силы шутить над своим неумением и слабостью. Эта «школа молодого ацтека» мне на пользу, заявил он однажды тетушке Мануэлы, с трудом разлепив мутные от усталости глаза; та, всплеснув руками, расхохоталась и потащила его ужинать.

Кормили его, кстати сказать, почти исключительно мясом, бифштексами, сочными, сочащимися кровью, лишь слегка обжаренными на открытом огне. Нельзя сказать, чтобы такая пища была ему по вкусу (он вообще-то тяготел к вегетарианству), но она как нельзя лучше способствовала основной цели – укреплению здоровья и наращиванию телесной мощи.

Постепенно мускулы его окрепли и перестали болеть; грудная клетка под влиянием чистейшего горного воздуха и дыхательных упражнений расширилась и приобрела правильные очертания; ноги его стали быстрыми и неутомимыми, а руки – сильными и ловкими.

Это тело, которому Карл не уделял раньше особого внимания, считая его всего-навсего системой жизнеобеспечения интеллекта, неожиданно сделалось легким, послушным, сильным, дарящим новые, неизвестные ранее ощущения. Кроме праздничного мира чувств, открывшегося ему с помощью Мануэлы, он узнал и удовольствие от физической работы, заставлявшей сердце и окрепшие легкие трудиться мерно и слаженно, и радость от многокилометровых пробежек на восходе солнца и плавания в горном озере, вода которого раньше казалась ему обжигающе ледяной, а нынче – приятно освежающей, и от верховой езды при лунном свете, и от покорения ближайшей, невысокой, но коварной вершины потухшего вулкана, когда ему довольно часто приходилось и висеть, и полностью подтягиваться на руках – упражнение, в прежние времена совершенно немыслимое.

Но, разумеется, все эти удовольствия стали ему доступны лишь тогда, когда он перестал, возвращаясь домой, валиться замертво и начал поне-многу интересоваться окружающим. Тогда же начались и визиты.

Дом, в котором его поселили (очень, кстати, благоустроенный по ацтекским понятиям), принадлежал его тестю. Там не было ни телефона, ни радио, ни телевидения, ни книг, зато была огромная коллекция охотничьего и боевого оружия – от томагавков и каменных ножей до израильского автомата «узи» – и различных приспособлений для рыбной ловли. Рядом с домом располагалась конюшня, а ухаживал за лошадьми тот самый мрачный ацтек, который обучал Карла индейским премудростям и который к лошадям относился значительно мягче и терпимее, чем к своему ученику.

Ничего поэтому не было удивительного в том, что сеньор Лопес время от времени появлялся здесь, чтобы проверить, хорошо ли идет работа в каменоломне, здоровы ли лошади и не перевелась ли дичь в окрестных горах и рыба в ручьях и озерах. Когда в доме поселился Карл, сеньор Лопес приезжать сюда перестал, и его не видели здесь целых полтора месяца; но потом, по известным ему одному причинам (ибо никто не смел докучать вождю вопросами), он стал приезжать еще чаще, чем прежде, можно даже сказать, зачастил. Сеньору Лопесу было любопытно – и чем дальше, тем все более – наблюдать, как быстро растет и развивается этот едва оперившийся птенец.

Птенец был, казалось, безобидной породы – то ли голубь, то ли и вовсе куропатка, – но иногда в нем проглядывало что-то и от орла. Кроме того, с ним можно было разговаривать на всякие отвлеченные, не связанные с насущными проблемами племени темы, и, кроме того, в его лице сеньор Лопес обрел наконец достойного шахматного противника.

Когда Карл начал проявлять интерес к окружающему, вместо того чтобы просто приходить в себя после тяжелой работы, упражнений и водопада, иначе говоря, когда у него появился досуг, не связанный непосредственно с едой и сном, этот интерес и этот досуг стало необходимым чем-то заполнить.

И охотничье оружие, и удочки, и конюшня – все было предоставлено в полное его распоряжение. Насчет последнего – то есть конных прогулок, которые позволяли как-никак удалиться на значительное расстояние, – сеньор Лопес также предоставил ему полную свободу, взяв лишь слово, что эти прогулки не будут иметь целью гасиенду Лопес и он не станет тем или иным способом искать встреч с его дочерью.

Карл согласился, но сразу же заявил, что нуждается кое в чем еще – а именно в газетах и книгах. Книги, объяснил Карл, нужны ему для того, чтобы усовершенствовать свой испанский (жители селения были неразговорчивы, а при необходимости пользовались собственным юто-ацтекским наречием), а газеты – для того, чтобы узнать как можно больше о стране, где ему теперь предстоит жить.

Сеньор Лопес, недовольно ворча, выполнил его просьбу, привез ему газеты и ящик с книгами; подбор книг, правда, осуществлялся случайным образом, благодаря чему там оказались такие шедевры переплетного искусства, как руководство по гаданию на кофейной гуще и календарь садовода; но были там и трехтомная «История конкисты», и Габриэль Гарсиа Маркес, «Сто лет одиночества» и «Полковнику никто не пишет», и славный рыцарь Дон Кихот Ламанчский; так что в общем и целом Карл остался доволен.

Кроме тестя, его навещали и другие будущие родственники; чаще других (что поистине удивительно!) приезжал тот самый, с расцарапанной физиономией, кузен Мануэлы, который ударил его ножом – не без сожаления, как мы уже объясняли, но все-таки ударил.