остался Наумом Зиновьевичем, и ничего. У него сын родился, а бабушка ни разу его не видела. Так она в Горький никогда больше не приехала. Как-то это неправильно, но что делать! Даже и сейчас, когда с бабушкиной смерти уже прошло так много лет, Рафа не мог придумать никакой альтернативы своему поступку. Ему так хотелось считать себя невиновным. Когда он женился и родился Сашка, он прожили с родителями недолго, хотя два года – это не так уж и мало.

Отец получил для себя квартиру и привёл туда ту тётку, с которой открыто, никого не стесняясь, жил. Когда Рафа об этом проживании втроём вспоминал, он приходил в ярость: как отец мог! Бедная мама! С другой стороны, маме, скорее всего, было всё равно, она жила в своём мире, а отцу, конечно, было нелегко с больной женой. Он так долго нёс свой крест, устал, то есть, разумеется, у него был свой резон. У Рафы были претензии не к тому, что отец имел гражданскую жену и у него хватило мужества не скрывать её, его бесил его конкретный выбор. Подругу отца он даже не мог назвать женщиной, она была тёткой, простецкой, неумной, необразованной, совершенно не их круга. И где отец её только нашел? Кто она была? Нянечка, медсестра? Это же надо было так низко пасть! Притащил в дом эту не такую уж молодую бабу. Сначала никто и не понял: тётка была представлена как домработница. Ну правильно, домработница стирала, готовила, убирала. А на самом деле папочка начал ездить с домработницей на курорты, поместив маму в больницу. Стыд какой! Родственники помалкивали, открыто не осуждали, дескать «бедный Наум», но судачили за их спинами. Как всё это было неприлично, дурновкусно, как дядя Лёля говорил, «моветон».

А мама кашляла всё сильнее, отец не покупал ей папирос, мама страшно мучилась от желания курить, а потом умерла. Наверное, рак лёгких недиагностированный. Лечить её было ни к чему, да и бесполезно. К тому же Рафа был в этом уверен, отец вовсе и не хотел продлевать матери жизнь. Она давно была для него обузой. Когда они уже жили в собственной квартире, он же мог напоследок сам мать к себе взять, но не взял же. Какое он теперь имел право осуждать отца?

Он много работал, делал карьеру. А что, карьера у него вполне заладилась: главный инженер колоссального, союзного значения завода. Вот кем он стал. Не сразу, конечно. Сначала работал в КБ, а потом стал секретарём партбюро всего предприятия. Не ожидал, что ему предложат. Это же особая должность, её занимает человек, кандидатура которого обсуждается на бюро обкома. Предложили, причём, конечно, «освобождённым», а он согласился, но поставил условие: уйдёт на понижение, будет заместителем главного инженера, но работы не оставит. Он тогда, правда, работал как вол: авралы в конце кварталов, план, новые разработки, поездки в Москву на коллегии министерства, заседания обкома… Мирка с Сашкой его редко видели. На Мирку-то наплевать, куда бы она делась, а вот Сашку он упустил.

Рафа тяжело вздохнул. Сынок у них получился очень хорошенький. Мирка его долго не стригла, и на их мальчика с длинными каштановыми кудряшками все обращали внимание. У Рафы к ребёнку-херувиму было двойственное отношение: конечно, он и сам видел, что мальчонка красивый, кареглазый, с правильным прямым носиком, копна кудрявых волос… но в этой ангельской красоте было всё-таки что-то девчачье. Сколько раз он Мирке говорил: «Постриги его, хватит наряжать как куклу». Мирка чуть ли не каждый месяц водила сына в фотоателье и там, как когда-то его самого, мальчишку запечатлевали то в матроске, то в новом свитере, то на коняшке, то с паровозиком в руках. Мира сына боготворила и считала его сущим маленьким королевичем. В младших классах Саша учился хорошо, даже был отличником. И ребята его любили и учителя. Весёлый, с юмором, лёгкого нрава – как он мог не нравиться? Они с Мирой и не заметили в какой момент «лёгкий нрав» перерос в легкомыслие, легковесность, милый беззлобный эгоизм. Саша превратился в очаровательного шалопая, как раньше говорили «вертопраха», в бездельника, пустозвона и верхогляда. В 15–16 лет в старших классах Саша не особо представлял себе, кем он хочет стать. То есть он говорил, что хочет ехать в Москву поступать в институт международных отношений. При этом он даже не выяснял, что туда нужно сдавать, какие там требования. И хотя он заканчивал спецшколу, его английского вряд ли хватило бы для поступления, не говоря уж о какой-нибудь географии. Рафа узнал, что для поступления нужна рекомендация райкома комсомола, которую он ему бы обеспечил, да только учёба на «дипломата» казалась ему самому дурацкой блажью. Да и поступил бы он туда вообще, будучи родом из режимного города? Может и нет. Попробует, не поступит, а там – армия. Сашке следовало поступать в «его» ВУЗ, становиться инженером-механиком, а там он его сам устроит на завод. «Нет, я не хочу быть инженером!» – кричал Сашка. Рафка не возражал, прекрасно зная, что никуда сын не денется и поступит, куда он ему скажет. Вслух он реагировал так: «Ну, что ж… хочешь в МГИМО? Готовься!» Сашка не готовился, у него не было времени, он гулял… Ох уж эти загулы! Девки его на руках носили, сами в руки шли, всё время звонили, то одна то другая. «Можно Сашу? А Саша дома? Позовите, пожалуйста, Сашу… Его нет? Простите, ничего не надо передавать. Передайте, что звонила… Вика… Таня… Наташа…» Они передавали, но Сашка только ухмылялся и про девушек родителям не рассказывал. Поступил он, конечно, в институт отцовский, и став студентом, уже не считал нужным каждый день ночевать дома. Рафа бушевал, но сделать с сыном ничего не мог. «Не доведут его девки до добра», – думал он, в глубине души немного Сашке завидуя, что он «ходок», а он в его возрасте таким быть боялся, хотя, наверное, мог бы. Получалось, что он отца боялся, а Саша его вовсе не боится. «Чего-то во мне недостаёт по сравнению с отцом», – тоскливо думал Рафа.

Впрочем, девушки – это было ещё полбеды. Настоящей бедой стала фарца. Сашка неожиданно выказал недюжинные деловые качества. Приторговывал американскими джинсами, дисками, электроникой. Один раз крупно попался, и Рафе пришлось использовать все свои связи, чтобы сын не попал под суд. Срок бы может и не дали, дали бы «условно», но всё равно была бы судимость. Ну что у него за дрянь получилась, что за