— Я по-другому не умею, — говорит Селия.

— И ты постоянно держишь цирк под контролем? — спрашивает Марко.

Селия кивает:

— Я уже привыкла. Бо́льшую часть времени это вполне приемлемо.

— Это, должно быть, невероятно тяжело.

Он нежно целует ее в лоб и отпускает, стараясь держаться как можно ближе, но не дотрагиваясь.

А потом он рассказывает ей разные истории. Легенды, услышанные от учителя. Собственные фантазии, навеянные тем, что попадалось ему в древних книгах с растрескавшимися корешками. Идеи для цирка, которые невозможно вместить ни в один из шатров.

Она же делится историями своего детства, проведенного за кулисами. Приключениями в далеких городах, где бывала вместе с цирком. Вспоминает события тех дней, когда выдавала себя за медиума, и радуется, что ему, так же как и ей в то время, это занятие кажется глупым и бессмысленным.

До самого утра они говорят и не могут наговориться. Он уходит перед закрытием цирка.

Вставая, Марко помогает подняться Селии и на мгновение прижимает ее к груди.

Он вынимает из кармана визитку с адресом и буквой «М» вместо имени.

— Я стараюсь реже бывать в особняке Чандреша, — объясняет он, протягивая ей визитку. — Если меня там нет, ты всегда можешь найти меня по этому адресу. Я буду рад тебе в любое время дня и ночи. Вдруг тебе захочется отвлечься от цирка.

— Спасибо, — благодарит его Селия. Она переворачивает карточку, и та бесследно исчезает.

— Когда все это закончится, кто бы из нас ни выиграл состязание, я не отпущу тебя так легко, как сегодня. Договорились?

— Договорились.

Марко подносит ее руку к губам, запечатлевая поцелуй на серебряном кольце, скрывающем шрам.

Селия проводит кончиками пальцев по его подбородку. А затем поворачивается и растворяется в воздухе, не оставив ему времени протянуть руку, чтобы ее удержать.

Конкорд, Массачусетс, 30 октября 1902 г.

Бейли пытается перегнать отару на другое поле, но овцы ведут себя безобразно. На них не действуют ни удары кнута, ни пинки, ни проклятия. Овцы упрямо считают, что на этом поле трава зеленее, чем за калиткой в невысокой каменной стене, и Бейли никак не удается убедить их в обратном.

Неожиданно его окликают.

— Привет, Бейли.

Поппет, стоящая по другую сторону каменной гряды, выглядит здесь несколько странно. Дневной свет кажется слишком ярким, а пейзаж слишком зеленым и обыденным. Ее наряд, хоть это и простое платье, а не сценический костюм, кажется слишком пышным. На ее юбке слишком много оборок, и вообще она непрактична и мало пригодна для прогулки по ферме. Поппет не надела шляпу, и ветер яростно треплет ее рыжие волосы.

— Привет, Поппет, — говорит он, когда ему удается оправиться от изумления. — Что ты здесь делаешь?

— Мне нужно с тобой поговорить, — объясняет она. — Точнее, кое о чем тебя спросить.

— И это не могло подождать до вечера? — удивляется Бейли.

Он привык встречаться с Поппет и Виджетом каждый день, как только ворота цирка распахиваются для зрителей.

Поппет качает головой.

— Я решила, что будет лучше, если мы дадим тебе время подумать, — заявляет она.

— Подумать о чем?

— О том, чтобы уехать с нами.

Бейли растерянно таращится на нее.

— Что? — только и может вымолвить он.

— Сегодня наша последняя ночь, — говорит она. — Потом цирк уедет, и я хочу, чтобы ты отправился с нами.

— Ты шутишь, — не верит Бейли.

Поппет трясет головой:

— Не шучу, ни капельки не шучу. Мне только нужно было удостовериться, что я не совершу ошибку, предложив тебе это, что для тебя будет правильно так поступить. Теперь я в этом уверена. Это очень важно.

— Что ты имеешь в виду? Для чего важно? — по-прежнему недоумевает Бейли.

Поппет вздыхает. Она смотрит вверх, словно пытается разглядеть в голубом небе с плывущими по нему пушистыми облаками звезды.

— Я знаю, что ты должен отправиться с нами, — говорит она. — Тут сомнений нет.

— Но почему? Почему я? Что я должен буду делать, просто болтаться возле вас? Я не такой, как ты и Виджет, я не умею ничего особенного. Я не гожусь для цирка.

— Годишься! Точно годишься. Я еще не знаю почему, но я уверена, что твое место рядом со мной. То есть, я хочу сказать, рядом с нами. — Ее щеки густо покрываются румянцем.

— Я бы очень хотел. Я хочу. Только я… — Бейли обводит взглядом овец, дом и сарай на холме, поросшем стройными рядами яблонь. Это может разрешить все споры по поводу Гарварда, а может только все усугубить. — Я не могу просто взять и уехать, — говорит он, думая про себя, что это не совсем то, что он имеет в виду.

— Я понимаю, — говорит Поппет. — Прости. Мне не следовало тебя об этом просить. Но мне кажется… Нет, мне не кажется — я знаю. Я знаю, что если ты не поедешь с нами, мы больше никогда не вернемся.

— Не вернетесь сюда? Почему?

— Никуда не вернемся, — говорит Поппет. Она вновь запрокидывает голову, тревожным взглядом изучая небо, прежде чем посмотреть на Бейли. — Если ты не поедешь с нами, цирка больше не будет. И не спрашивай почему. Они мне этого не говорят. — Она делает жест рукой, показывая на скрывающиеся в синеве звезды. — Они говорят лишь одно: чтобы цирк продолжал существовать, в нем должен быть ты. Ты, Бейли. Ты, я и Видж. Я не знаю, почему так важно, чтобы мы трое были вместе, но это важно. Иначе все просто рухнет. Все уже рушится.

— Что ты хочешь этим сказать? С цирком все в порядке.

— Если честно, не думаю, что это можно заметить со стороны. Это как… Если заболеет одна из ваших овец, я пойму?

— Вряд ли, — говорит Бейли.

— А ты поймешь? — спрашивает Поппет.

Бейли кивает.

— То же самое с цирком. Я знаю, каким он должен быть, и он не такой. Он уже давно не такой. Я уверена, что-то не так, и хотя я не знаю причин, я чувствую, что он разваливается на куски, как торт, в котором не хватает крема, чтобы скрепить слои. Тебе кажется, что это чушь?

Бейли все так же молча таращится на нее, и она со вздохом продолжает:

— Помнишь, ту ночь, когда мы были в Лабиринте? Когда мы надолго застряли в птичьей клетке?

Бейли кивает.

— Никогда раньше мне не доводилось застревать в Лабиринте. Ни разу. Если мы не знаем, как выбраться из комнаты или из коридора, я могу сосредоточиться и почувствовать, где находятся двери. Я знаю, что за ними. Я стараюсь не делать этого, потому что так неинтересно, но в ту ночь, когда мы никак не могли выбраться, я попыталась — и у меня не вышло. Цирк становится каким-то чужим, и я не знаю, как с этим быть.