1 июля, преодолев еще 500 километров на запад, траурная процессия благополучно прибыла в горы Синлун, к югу от Ланьджоу и остановилась в буддийском храме Дуншань Да — фо Диань, который на следующие десять лет стал местом пребывания Мавзолея.

В 1949 году, когда коммунисты были уже близки к завершению войны, националисты препроводили Мавзолей дальше на запад, перевезя его за 200 километров, в тибетский монастырь XVI века Таерши, где монахи приветствовали его песно пениями и молитвами. Ничего не помогло — через месяц коммунисты все равно праздновали победу. Националисты бежали на Тайвань. Японцев не стало, как не стало и их марионеточных режимов в Маньчжурии и Монголии. Видно, Небо выдало новый мандат на правление — председателю Мао.

Следующие пять лет Коммунистическая партия была по горло занята земельной реформой и тому подобными революционными делами. Внутренняя Монголия находилась в руках их генерала У Ланьху. В свое время, перед войной, коммунисты объявили, что районы нацменьшинств, если пожелают, смогут отделиться от Китая. Теперь об этом не могло быть и речи, в новом Китае это невозможно. Но коммунисты признали необходимость права на известную автономию, и У Ланьху предельно удовлетворил притязания монголов. Монголы составляли только 15 процентов населения Монгольской автономной области — в районе, который был полностью только монгольским, — но преобладали в руководящих органах области. Это подогревало революционный пыл выкорчевывать коллаборационистов, богатеев, лам и бывшую знать. Кое-кого казнили, ряд напуганных скотоводов перерезал свой скот, чтобы его не перераспределили, но в целом гибкая линия У Ланьху — «Будьте благожелательны к наемным пастухам! Будьте благожелательны к хозяевам стад!» — постепенно привела к нормализации обстановки. Это должно было быть взвешенным шагом к более «передовому» социализму.

При промонгольском руководстве и необходимости под готовить народ к дальнейшим переменам местные и национальные власти наконец обратились к Мавзолею. И для монголов, и для китайцев в равной степени Чингис заслуживал некоего престижного и постоянного мемориала, а не какой-то горстки юрт. Был подготовлен проект строительства на первоначальном месте абсолютно нового Мавзолея, стоимостью 1,2 миллиона юаней.

Весной 1954 года гроб героя вместе с его реликвиями по грузили на грузовики, а потом в железнодорожные вагоны и 20 апреля вернули в Ограду Господина, как раз накануне закладки первого камня нового мемориала. 15 мая, в наиболее благоприятствующий день, день самого важного ритуала, при стечении огромного числа юрт на соседних лугах и пастбищах, были заколоты и навалены в жертвенные кучи ба раны, состоялась мемориальная церемония, ознаменовавшая возрождение Мавзолея. Официальный оратор в первую очередь осудил гоминдановских «реакционеров» за перенос реликвий с их исторического места и подчеркнул заслуги новой власти за их возвращение.

В 1956 году строительство нового храма было закончено.

Прежде всего, нужно было правильно войти, как должен войти посторонний в любое место поклонения, т. е. сохраняя на лице смирение, положенное его неведению. Джоригт знал, как это делается. Мы должны приготовиться пожертвовать что-нибудь духу Чингиса. В одной из сувенирных лавочек, которые лепились у входа в ограду, мы купили отрезок голубого шелка — хатаг, бутылку водки и плитку чая. Миновав массивную статую Чингиса на коне, мы поднялись по ритуальной лестнице с 99 ступенями — 99 число младших духов, подчиненных всеобъемлющему божеству, — и обступившими ее соснами и кипарисами к входу в храм, арке под анфиладой выставочных залов, увенчанной белыми зубца ми. Пройдя арку, мы оказались в большом мощеном дворе, площадью метров сто, пред самим храмом, его центральное здание имело купол и два крыла, также с куполообразной крышей. Оглядываясь назад, легко удержаться от восхищения. Да, эти три крытые изразцом купола с голубым, похожим на якоря рисунком по золотому полю, несомненно, бы ли вдохновлены монгольскими гээрами. Но у монголов нет сколько-нибудь стоящей собственной архитектуры, она вся вышла из тибетского буддизма, который дал жизнь собственной архитектурной традиции в Китае. Так что это попытка 1950-х годов отдать должное всем трем элементам. Купола вы ступают из стилизованных под китайские пагоды крыш с кар низами, как пачки балерины, и все три соединены совершенно невыразительными коридорами, словно у архитектора на них не хватило фантазии.

Потому никаких премий за дизайн. Что действительно удалось людям У Ланьху, так это создать впечатляющий комплекс с особенно выразительным окружением, использовав масштаб и театральный потенциал этого великолепного места. Храм смотрится как драгоценный фермуар на ожерелье из зелени, блистающий на вершине холма, как приношение Голубому Небу. После всех этих потогонных лестниц, ворот и арок, которые играют ту же роль, что и иконостас в православной церкви, скрывающий, а затем раскрывающий прячущуюся за ним тайну, я почувствовал, что меня тянет к чему-то более величественному, чем просто земное.

Внутри стояло само божество, огромная и утопающая в тени четырехметровая фигура Будды под нависающим фризом с изображением драконов. Ее охраняли одетые в двойки и в мягких фетровых черных шляпах — Черные Шапки, свирепые, как сторожевые собаки. Объявление предупреждало: не фотографировать. У ослушников пленку просто выдирали из фотоаппарата (у меня на глазах это совершили над несчастными монгольскими туристами). При виде того, с какой серьезностью они выполняют свои обязанности, я почувствовал, как у меня испаряются последние остатки скептицизма. Возможно, наглядное проявление веры у других, а не буквальное содержание этой веры производит чувство святости.

Молодой черношапочникпо имени Булаг провел нас ми мо маячившего над нашими головами мраморного воплощения веры, и, когда мои глаза привыкли к сумраку помещения, я увидел за его спиной колоссальную карту, демонстрирующую размеры Монгольской империи. Мы с самым смиренным видом проследовали в заднюю комнату, где под множеством свисающих вниз знамен, похожих на кричащие рождественские декорации, стояли три юрты. Это был Зал траура, и три юрты предназначались для самого Чингиса, его старшей жены Буртэ и для Гурбелчин, тангутской царевны, которую од ни превозносят, а другие, наоборот, клянут как убийцу, но тут обожают за верность. Мы положили наши хатагивместе с бутылкой. Мы преклонили колени. Мы зажгли благовоние. Булаг пробормотал молитву по-монгольски: «Святой Чингисхан, Джон и Джоригт пришли сегодня помолиться у твоей могилы. Просим тебя, даруй им удачу в их работе».

А потом, благодаря тому что Чингис отозвался на наши молитвы, ко мне вернулся скептицизм. В общем, это и было именно тем, что было необходимо для этой работы. Меня окружали реликвии, такие же невероятные, как щепка от Креста Господня. Тут были Святой Лук и Колчан, Чудотворное Молочное Ведро и Святое Седло, одно из двух экспонируемых, с серебряными луками. То, которое справа, сказал Булаг, это седло Чингиса. То, что слева, передали в Мавзолей в XVI I веке, оно принадлежало последнему монгольскому императору Лугданхану. Оба были в подозрительно хорошем состоянии.

Седло Лугданхана заслуживает небольшого отступления в нашем повествовании. Двойня седла Чингиса, оно представляет собой претензию на принадлежность к имперскому наследию. Лугдан предпринял обреченную на поражение попытку восстановить монгольскую независимость и единство, когда над Монголией нависла черная туча маньчжурского нашествия. Но к этому времени монгольская независимость уже была безнадежно подорвана внутренней междоусобицей и буддийскими связями с Китаем. Лугдан попробовал разрубить создавшийся клубок, объявив себя всем понемножку: китайским императором, наследником Юаньской (монгольской) династии, Чингисидом и буддийским святым с примесью монгольского шаманизма. Седло символизирует его попытку походить на Чингиса во всем, предмет за предметом и действием за действием, и в некоем новом целом. Он слишком разбрасывался, погубил свои планы алчностью и надменностью и в 1634 году умер от оспы. Через два года Монголия была в руках маньчжуров.