Черные габардиновые брюки. Белая нейлоновая рубашка и серый пиджак, несмотря на жару.

— Какого черта вам от меня нужно?

Малин смотрит на его руки. Длинные белые бескровные пальцы, как щупальца, готовые проникнуть в тебя.

Зеленые плюшевые кресла.

Черно-белые фотографии хуторов, когда-то принадлежавших родне, давно уже проданных.

Тяжелые шторы из красного бархата, не пропускающие свет. Полка с книгами по химии, все тома немецкого лексикона «Дуден».

— Мне нечего вам сказать.

Таким был ответ Стюре Фолькмана, когда они изложили свое дело.

Однако Малин и Зак прошли в гостиную, уселись в кресла и стали ждать.

Стюре Фолькман потоптался в прихожей.

Потом они услышали его шаги в кухне, педантично вылизанной, Малин обратила на это внимание, когда они проходили мимо, — старые ножи с бакелитовыми рукоятками, стоящие на подставке возле мойки.

Наконец он зашел в комнату.

— Уходите.

— Только после того, как вы ответите на наши вопросы.

— Уезжайте обратно в свой вонючий Линчёпинг. Вы ведь оттуда приехали. Я был в прошлом месяце в вашей больнице. Какой у вас там отвратительный уролог.

Он плюхнулся на деревянный стул возле книжной полки.

— У меня никогда не возникало трений с законом.

— А должны были бы возникнуть.

— Почему это?

— Вы подвергали Луису Свенссон сексуальному насилию, многократно, не пытайтесь отрицать, нам все об этом известно.

— Я…

— И вы наверняка вели себя так же в вашей новой семье. Где они сейчас?

— Моя жена умерла четыре года назад. От рака мозга.

— А ваши две дочери?

— Чего вам от них нужно?

— Отвечайте на вопрос.

— Она далеко. В Австралии.

— Они там живут?

Стюре Фолькман не отвечает.

— Вам что-нибудь известно об убийстве двух девушек в Линчёпинге?

— А что мне об этом может быть известно?

— Как вы думаете, Луиса имеет ко всему этому отношение?

— Луиса? С ней я не общался много десятилетий.

Стюре Фолькман сплетает пальцы, нюхает их, кладет руки на колени.

— На вашей совести есть другие случаи посягательств на юных девочек? — Судя по голосу, Зак готов выйти из себя. — Ну что? Есть?

— Зак!

Стюре Фолькман поднимает руки, его длинные белые пальцы образуют забор, за которым он прячется.

— Чего вам нужно, а? Чего вам от меня нужно?

По пути к машине Малин видит, как Зак пытается стряхнуть с себя ненависть и презрение.

— Теперь ты поведешь. — Он кидает ей ключи от машины.

И Малин сидит за рулем, когда они оставляют позади городишко Финспонг. Вокруг них снова густой лес, когда Зак наконец произносит:

— В одном этот чертов старикашка был прав — какого дьявола мы к нему приперлись?

— Мы проверяли одну из версий. Так часто делают — шагают назад, чтобы продвинуться вперед.

— И все же. Дело настолько давнее — все это просто на грани абсурда.

Малин не отвечает. Смотрит на дорогу, пытаясь представить, что происходит в душе у человека, к которому являются по ночам эти белые пальцы, — в те годы, когда формируется доверие к другим людям.

Настороженность.

Страх.

Убежденность, что все желают тебе зла.

Неспособность привязываться к людям, стремление находить все исковерканное, которое подтвердило бы исковерканность в тебе самом.

Жизнь как одинокое блуждание в темноте.

Все, что называется верой в себя, изгнано этими пальцами.

Черные дыры, готовые в любой момент засосать тебя.

Пляж возле Стюрефорса сияет в убийственном свете солнца, от зноя пиджак прилипает к телу Вальдемара Экенберга, когда тот стоит под дубом внутри заграждения.

Пистолет в кобуре кажется теплым, металл даже в тени и под тканью не может сохранить прохладу.

Сулиман Хайиф застыл рядом с ямой, в которой еще недавно покоилась Тереса Эккевед. Он в джинсах и белой футболке: перед поездкой ему разрешили сменить одежду заключенного на обычную, но руки за спиной туго скованы наручниками, чтобы ему не пришло в голову что-либо предпринять.

Купающиеся вновь заполнили это место.

Когда полицейские с задержанным приехали, все поначалу уставились на них сквозь солнцезащитные очки, но теперь вернулись к отдыху, наверняка убежденные, что причина появления полицейских слишком ужасна для такого чудесного летнего дня. Вот там они ее нашли… Это полиция. Это произошло здесь. Сколько ей было? Четырнадцать. Летняя смерть. Под тем дубом…

Лишь два мальчика в одинаковых синих плавках стоят у ленты заграждения и смотрят на приехавших сквозь голубые стекла очков. Киоск с мороженым закрыт, иначе мальчики наверняка наслаждались бы самым большим эскимо.

Любопытные.

— Брысь отсюда, — говорит Пер Сундстен, пытаясь придать своему голосу строгость.

Свен Шёман с сомнением отнесся к их идее: отвезти подозреваемого на место преступления в надежде, что у него не выдержат нервы и он признается.

— Его адвокат должен присутствовать.

— Плевать на адвоката, — возразил Вальдемар, — на это у нас сейчас нет времени. Девочки, Шёман, подумай о девочках.

— Хорошо, но только держись спокойно. Никаких ненужных фокусов.

Лицо Свена еще больше сморщилось: он в сомнениях, прекрасно понимает, что они переходят границы.

— Убирайтесь!

Вальдемар сверлит мальчиков строгим взглядом, пока они не начинают пятиться, смущенно отступают к прибрежной полосе и убегают в воду.

— Значит, здесь ты ее зарыл. А убил ты ее тоже здесь?

Сулиман Хайиф качает головой, шепчет:

— Я требую пригласить моего адвоката.

— Мы пытались до него дозвониться, — отвечает Вальдемар, — но он не берет трубку. Ему плевать на тебя.

— Лучше будет, если ты признаешься, — говорит Пер. — Тебе самому станет легче. Ответ из технического отдела придет в любую минуту, и мы будем знать, что это ты, что это твой вибратор вставляли в этих девчонок.

Сулиман Хайиф снова качает головой.

Вальдемар делает шаг к нему, берет за затылок, крепко, но так, чтобы для купающихся этот жест казался по-отцовски покровительственным.