Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Далеко не все равно. Человечество еще может жить миллионы лет. Наш земной шар еще очень молод. Он гораздо моложе Марса.
— Вы можете поручиться, что человечество проживет еще миллионы лет? Довольно налететь какой-нибудь шальной комете, и ваш земной шар скоропостижно скончается.
— Вероятность этого ничтожна.
— С вашей близорукой точки зрения земного червя.
— И с какой целью вы хотите погубить человечество?
— Я уже сказал вам, что мне нет дела до человечества. Я не хочу губить, но не желаю и отказываться от своих целей ради спасения человечества.
— Каких целей?
Мистер Бэйли не ответил».
Допустим на секунду, что Клименко прав и Бэйли готов на все ради наживы и власти… Велика радость сидеть на груде золота посреди ледяной пустыни и повелевать мертвой планетой!
Честно сказать, Бэйли смотрит на вещи и человечество не совсем по-человечески… Это взгляд сверху, взгляд чужого…
Клименко пропускает мимо ушей и такое признание Бэйли:
«— А для межпланетного путешествия у меня есть кое-какие возможности получше пороховой ракеты».
И поэтому, услышав последние слова Бэйли: «Долой! На Марс! На Луну… Конец мира!», — видит в них лишь доказательство того, что воздушный торговец окончательно спятил.
Все эти несуразности находят свое объяснение, если допустить, что сюжет романа первоначально был совсем иным…
Марс задыхается. Единственный резервуар воздуха — Земля. Но марсиане — по хрупкости сложения — к космическим полетам не способны. Что же им остается: глазеть в телескопы на далекую голубую планету, скрежетать зубами и умирать? Или искать иной путь к воздушным богатствам Земли? Например, войти в контакт с оборотистым землянином, осыпать его несметными богатствами, снабдить недостижимой для землян технологией и запустить транспланетный газопровод. Конечно, Земля умрет, но Марс будет жить. А полезному землянину можно дать гарантии личного спасения — на космическом ковчеге. И предатель Бэйли приступает к убийству Земли. Но земляне собираются с силами и побеждают в войне миров.
Но и в этом случае остается без объяснения еще один момент: очнувшись в подземном городе, Клименко видит склонившуюся над ним медсестру.
«Сестра обратилась ко мне с вопросом на неизвестном мне языке. Я жестами дал понять, что не понимаю, и в то же время рассматривал девушку».
Медсестра, оказавшаяся Элеонорой Энгельбрект, приводит своего пациента в кабинет Бэйли:
«У конторки, освещаемой лампой под зеленым абажуром, сидел бритый человек и что-то писал. На столе затрещал телефон. Сидящий за столом взял трубку.
— Алло! — и он отдал краткое приказание на неизвестном мне языке».
Еще одна прогулка в том же сопровождении: Клименко убеждается, что Бэйли и Элеонора не единственные обитатели подземного города — наступило время обеда, прозвенел звонок, и коридор заполнили молодые мужчины:
«Я был новичок и чужой среди них. Но, как хорошо воспитанные люди, они не задерживали на мне любопытных взоров. Любезно поздоровавшись с моей спутницей, они мельком взглядывали на меня и шли дальше, весело разговаривая, увы, на неизвестном мне языке».
Клименко пристально всматривается в молодых мужчин, замечает даже их военную выправку, которую не может скрыть штатское одеяние… Но, кроме выправки, молодости, веселья и хорошего воспитания, ничего необычного в них не находит. Антропологически необычного… К чему ж тогда назойливое напоминание о «неизвестном мне языке». Бэйли попал в Якутию на английском экспедиционном судне… Знать английский, конечно, не всякому дано. Но опознать!.. Трудно поверить, что Клименко (как-никак метеоролог) до такой степени невежествен!
Поэтому сюжет мог быть и таким — Бэйли вовсе не оборотистый землянин. Просто, убедившись в своей неспособности перенестись на другие планеты физически, марсиане отыскали способ перемешать свое сознание в головы землян (типичнейший для фантастики 1920-х прием), после этого, естественно, заговоривших по-марсиански и обучивших инопланетному языку Элеонору…
Понятно, что столь политически беззубый сюжет никакого советского редактора устроить не мог. И пришлось Беляеву роман переписать, а проще говоря, — искалечить до неузнаваемости.
За мертвый воздух тоже надо платить!
Светлана Беляева вспоминает, что у отца было еще одно произведение — утраченное:
«В Пушкине он написал пьесу в стихах „Алхимики, или Камень Мудрецов“. Желая узнать мнение о пьесе, отец дал почитать ее переводчице Анне Васильевне Ганзен. Ганзен одобрила пьесу. Тогда отец предложил ее ТЮЗу, но ее не приняли, сказав, что их артисты не умеют читать стихи»[275].
«В Пушкине» — это значит: не ранее осени 1932 года. А Анна Васильевна Ганзен — известнейшая переводчица со скандинавских языков. Языкам этим Аню Васильеву, молоденькую уроженку города Касимова, обучил будущий муж, Питер Хансен — датчанин, переехавший в Россию. В 1917 году Питер снова переехал, на этот раз на родину, в Копенгаген. Но за предшествующие 29 лет супруги, не покладая пера, перевели на русский целую скандинавскую библиотеку — от Андерсена и Ибсена до Сельмы Лагерлеф и десятков совершенно забытых ныне датских, норвежских и шведских писателей. Оставшись в революционном Петрограде с ребенком, Анна, вначале в одиночку, а затем вместе с подросшей дочерью, продолжала начатое дело, завоевав себе прочнейшую репутацию в литературных кругах. Суждениям переводчицы Ибсена о драматургии Беляев вполне мог доверять…
О самой пьесе ничего, кроме названия, нам не известно. Понятно только, что речь идет о «философском камне».
Кроме этого, алхимики встречаются лишь в одном произведении Беляева — уже упомянутой повести 1929 года «Золотая гора». Там гениальный русский ученый Микулин беседует с американским журналистом-авантюристом Клэйтоном о превращении любого вещества в золото:
«Предварительные работы закончены. В моей лаборатории все приготовлено к опыту. Теоретически вопрос решен. И, быть может, не пройдет и несколько дней, как вы будете свидетелем осуществления мечты алхимиков. У всех этих алхимиков было зерно истины! Великий алхимик средних веков араб Абу-Мурзы-Джафар-аль-Софи говорил, что металлы — тела меняющейся природы, состоят из меркурия, то есть ртути, и серы, и потому им можно придать то, что им недостает, и отнять у них то, что находится в избытке. Мы, современные „алхимики“, действуем очень похожим методом: стараемся изменить атомное строение, отнимая или прибавляя недостающие электроны. В периодической системе Менделеева золото занимает семьдесят девятое, а ртуть — восьмидесятое место, и атомный вес их очень близок: золото сто девяносто семь и две десятых, ртуть — двести целых и шесть десятых…»