На последнем совещании, происходившем под председательством Джембулата, решено было сровнять с землей все ногайские аулы, сидевшие по Кубани, а жителей выселить в горы, и таким образом обнажить всю Кубанскую линию, оставив ее при одних станицах и казачьих постах. О выборе предводителя в этом случае не могло быть и речи: смелый и обширный план должен был привести в исполнение сам Джембулат как вождь первенствующего племени и как человек, заявивший себя отвагой, находчивостью и распорядительностью. Джембулат действительно был достойным потомком своего прапрадеда Инала. С неустрашимостью он соединял необыкновенный дар красноречия, проницательный ум, железную волю, скрытность и замкнутость азиата. Суровый в общении, даже мстительный, он мог быть при случае и великодушен. Про него ходили целые легенды, и народные барды славили его подвиги в своих песнях.

Совещание его с князьями, происходившее в верховьях Урупа, окончилось почти одновременно с неудавшейся экспедицией Эмануэля и Антропова. Джембулат, собрав конный отряд в две тысячи всадников, все время двигался почти на хвосте у Эмануэля, стараясь отвлечь его внимание от того, что происходило в тылу. Ни одним словом не обмолвились о Джембулате и мирные аулы, мимо которых проходил Эмануэль и которые знали все, что происходило в горах. Первые известия о приближении горцев к нашим владениям получены были в Прочном окопе 4 июня. Антропов тотчас собрал отряд и быстрым движением за Кубань успел заслонить ногайские аулы между Урупом и Зеленчуком. Внезапное появление войск несколько озадачило неприятеля. Но партия не разошлась по домам: она только переменила направление и двинулась к верховьям Кубани, возбуждая общее недоумение относительно дальнейших своих целей. Утром 6 июня горцы перешли Зеленчук и явились на высотах левого берега Кубани против Баталпашинской станицы. Это была штаб-квартира Хоперского линейного казачьего полка, которого в это время не было дома, – он находился в отряде Антропова, и станица охранялась только четырьмя сотнями донских казаков, под командой подполковника Радионова.

Открытое появление неприятеля на берегу Кубани подняло тревогу на линии. С высот, на которых стоял Джембулат, хорошо было видно, как собирался малочисленный отряд Радионова. Джембулат долго наблюдал за ним, так же как и казаки со своей стороны не спускали глаз с Джембулата. Можно было подумать, что обе стороны соображают, как должна была произойти между ними встреча. Эта немая сцена продолжалась около часа. Наконец к Радионову подошла пехота с четырьмя орудиями. Тогда Джембулат опять потянулся вверх по Кубани, а по одному с ним направлению, но противоположным берегом, пошел и Радионов со своим небольшим отрядом. Некоторое время противники могли видеть друг друга, но встретившаяся на пути высокая гора Учкул заслонила от нас партию. Не желая терять ее из виду, Радионов послал вперед донского есаула Попова со сборной сотней донских и хоперских казаков. Есаул Попов принадлежал к той категории полумифических героев, которую в наше время можно считать почти вымершей, представители ее и тогда были уже довольно редки. Попов не думал о смерти, когда шел на неприятеля, а думал только о том, чтобы достигнуть цели, для которой был послан. В душе его жила уверенность, что, пока он жив, цель будет достигнута, – и эта уверенность делала его грозным противником, каким всегда бывает человек, для которого нет выбора между победой и смертью.

Пока отряд взбирался на крутую гору, Попов уже достиг ее вершины и вдруг очутился над самой Кубанью, которая во всю ширину была запружена пе реправлявшейся партией. Человек восемьдесят всадников, сверкая на солнце кольчугами, уже выезжали на берег. Попов рассчитывал, что успеет изрубить их прежде, чем остальные справятся с быстрым течением Кубани, – и прямо с горы бросился в шашки. К несчастью, расчет его оказался не верен. Завидев скакавшую сотню, почти половина партии разом вынеслась на берег – и Попов столкнулся с восемьюстами отборных панцирников. Сотня мгновенно была опрокинута. Напрасно Попов старался остановить бегущих. Не более сорока человек вернулись на его благородный зов, и с этой-то горстью он снова ринулся в сечу. Думал ли он задержать неприятеля, рассчитывал ли, что Радионов успеет поддержать его целым полком, – неизвестно. Но прежде, чем Радионов узнал о его положении, случилось то, что должно было случиться. Из тридцати пяти – сорока казаков двадцать семь были мгновенно изрублены; остальные, окружив своего безумно отважного начальника, схватили за повод его лошадь и силой увлекли его из боя. Отряд еще был на полугоре, когда прискакала разбитая сотня. Попов с перерубленной пополам головой и с пулей в боку, весь залитый кровью, остановился возле Радионова, хотел ему что-то сказать – и упал мертвым. Одним героем в рядах Донского войска стало меньше.

Радионову ничего не оставалось более, как отступить к Баталпашинску, оставленному им без всякой охраны. Джембулат между тем, не тревожимый больше войсками, открытый, но не остановленный Радионовым, спокойно продолжал движение к Каменному мосту на Малке. В голове его созрел уже новый, еще более обширный план, заключавшийся в том, чтобы проникнуть в Большую Кабарду, поднять в ней общее восстание и перебросить театр военных действий с Кубани на Терек и Сунжу. Много лет спустя план этот повторился при других обстоятельствах и уже другим человеком – Шамилем: только Шамиль намеревался привести его в исполнение с противоположной стороны, то есть он шел от Терека и Сунжи в ту же Кабарду и отсюда рассчитывал перенести свое оружие на линию Кубани.

Шествие Джембулата по русским пределам сопровождалось даже некоторой торжественностью. Впереди, в ярко-зеленой чалме и белом бурнусе, ехал турецкий сановник, которого все называли Магомет-ага. За ним везли большое красное турецкое знамя. За этим большим знаменем следовали пять других знамен меньших размеров, принадлежащих пяти владетельным закубанским князьям. Почти наравне с представителем Порты, но несколько поодаль от него, ехал Джембулат. Поступаясь наружно своим высоким званием, он обращался с турецким сановником настолько почтительно, насколько это позволял ему суровый и гордый нрав. Двухтысячная партия, следовавшая за ними, также представляла незаурядное явление: почти половина ее состояла из представителей знатнейших закубанских фамилий, рыцарские доспехи которых – дорогие шлемы, кольчуги и налокотники – горели и сверкали под лучами июньского солнца.

Но прежде, нежели пройти в Кабарду, Джембулату в тот же день предстояло еще одно столкновение с русскими. На пути стояла станица Бургустанская. Там уже знали о появлении Джембулата и встретили его пушечными выстрелами. Джембулат тотчас отошел из-под выстрелов и в нескольких верстах от укрепления расположился на дневку – обстоятельство тем более удивительное, что места, через которые он проходил, не были ни горными трущобами, ни хищническими тропинками: это была большая дорога из Западного Кавказа в Восточный, дорога, слишком хорошо известная русским, – и по ней-то неприятель двигался так же спокойно и открыто, как по своим внутренним, никому не ведомым путям сообщений. Казалось, что все способствовало успехам Джембулата. И тем не менее цель его не была достигнута. Ему не пришлось перенести театр военных действий с берегов Кубани на берег Терека и Сунжи, и даже не удалось поднять Кабарду, хотя почва для этого была подготовлена и одного появления его было достаточно, чтобы все в ней пришло в волнение. Случилось, однако, обстоятельство, которое расстроило все планы Джембулата: русские войска, возвращаясь из Персии, шли по Военно-Грузинской дороге, и присутствие их отнимало у кабардинцев всякую возможность к открытому восстанию. При таких условиях успех вторжения был неверен, и Джембулат отказался от него так же быстро, как быстро на него решился. На заре 8 июня он перешел Подкумок и вместо Кабарды двинулся в самый центр русских поселений – в окрестности Георгиевска.