наказания, или надсмотрщики забрали обувь уже у мертвых? Хотя, скорее всего, перед ним − не заключенные, а рабы. А их хоть немного, но берегут. Тогда надсмотрщики могли отдать обувку собратьям казненных, вряд ли для себя позарились.

Как ни жутко звучит, но даже эти надсмотрщики не из самых плохих. Бывают и похуже. Крестьян убили сразу, без садизма. Он вспомнил, как говорил Ермолаев: «только за дело они карают, только за дело!». Видимо, скверно вели себя в дороге.

Саша сжал зубы, лицо сделалось каменным. А ведь эти люди ему – никто. К тому же он плохо чувствовал чужую боль тех, кто был для него незначим. Будь они живы, он вполне мог бы пройти мимо, лишь бы не менять свои планы. И огорчился бы только из-за того, что придется испытывать чувство вины.

Он понимал чудовищность того, что увидел. Каждая такая картинка − еще один небольшой должок, который снимется, только когда сможет сделать большую зарубку на прикладе. Пока же там расположились несколько мелких.

Когда-то Пустырник его за это отругал – «какого … ты портишь казённое оружие?».

На рассвете перекусил томской тушенкой, купленной у Марата, сухарями, съел немного уфимской пастилы. Костер разводить не стал, поэтому без чая.

Может, и хорошо, что нет коня. Много мороки. Вдруг с разговорами бы приставал?

«Интересно, фраза «монгольское иго» − от того, что лошади монголов говорили: "Иго-го-го"?».

Посмеялся сам с собой. Он давно привык быть своим собеседником. Сделал пару записей в блокноте и улегся спать в рощице неподалеку от дороги.

Снилось ему, что он космонавт, один среди чужаков. Пытается общаться с инопланетными существами. А они его никак не понимают.

Под вечер, когда Саша проснулся, его отражение в лужах, оставшихся после недавнего дождя, плясало и кривилось, но было узнаваемым. Винтовка за спиной, посеревшая и потемневшая одежда, те же, но более стоптанные и запыленные ботинки, похудевший рюкзак, тачка с добром…

В глазах все еще решимость, хоть и приправленная усталостью. Как в вестерне – одинокий странник, один против всех, против целой армии, но он, конечно, обречен на победу. Всадник апокалипсиса на трехколесном велике. Вот только сломался велик. Пал смертью храбрых.

На самом деле все не так радужно. Вспоминать свою наивность в самом начале пути, когда он только-только остался один без отряда, было смешно и горько. Младший многое узнал и многому научился. А еще осознал свою слабость во враждебном и сложном мире, в котором не то, что помощи искать глупо – лучше вообще не показываться никому на глаза без лишней надобности.

И то, что он прошагал тысячу километров и проехал столько же, никем не узнанный и не остановленный, не съеденный и не застреленный… само по себе выглядело чудом. Но впереди, он знал, ожидало нечто еще более трудное. А силы свои и умения Саша оценивал уже более трезво, чем в начале. Только в оценке последствий пока был неразумно оптимистичен.

Знал бы он, что еще придется увидеть, что перенести, и как мало будет с этого проку... то повернул бы назад прямо сейчас. Придумал бы тысячу оправданий, вернулся бы куда угодно – в Уфу, к Лене… или поселился в любой деревне, нашел бы другую жену, завел хозяйство и детей, но никогда больше не стал бы связываться с теми, которые называли себя Орда и несли миру Железный Закон и Порядок.

Глава 7. Каратели

Июль 2075,

Внешний Санкт-Петербург

Они проезжали мост Бетанкура, и Данилов вспомнил, как пришел сюда беглым невольником. Он тогда чувствовал себя варваром, увидевшим вечный город Рим; бедным родственником, не просто нищим, а еще и раздавленным. Выгоревшим полностью. Где он только не побывал. И скитался, и батрачил, и в Орде жил…

Он не нашел тех, кого искал. Уже смирился, что деда и Женьку не спасти. Уже не был уверен, что хочет хоть кого-то спасать. Конечно, раны затягивались, но их постоянно бередили. И добавляли… Их накопилось столько, что никакие скитания не могли его исцелить. Слишком много человеческой жестокости и низости он видел, как неприкрытой, так и завернутой в высокие слова.

Каким же наивным и отбитым надо быть, чтобы надумать в одиночку прийти в логово Дракона и победить? Это же так просто, стоит сделать один удар, как сразу свет воссияет. Только ребенок, переигравший в компьютерные игры и насмотревшийся боевиков, мог надеяться на хэппи энд. Хотя теперь таких детей в мире − единицы. Финал оказался закономерный. И он благодарил судьбу, что сумел вырваться.

Только Питер, холодный и безразличный, плюющий и на него, и на всех, никого не выделяющий, мрачный и безумный, позволил ему снова стать собой и подлатать израненную душу. Пусть не плотью, а какой-то искусственной тканью, поверх которой наросла такая же фальшивая кожа.

Город показал ему, что его боль – обыденность. Что альтернативы нет, и единственный выход – стать жестче и забить на всё и на всех. В общем-то, весь путь учил его этому, и ордынцы немало добавили, а тут уроки окончательно закрепились. Хорошие были учителя. Никто в Питере не оправдывал мерзости словами о величии и возрождении. Их просто творили, и всё.

Да, люди здесь были низкие, но он на время обретал душевный покой, глядя на величественные творения человеческих рук. Дворцы, мосты, памятники были потрепаны временем, но Саше они казались совершенными.

Ничего похожего он не испытывал даже в Москве… хотя видел только ее дальние окраины, за пределами больших кольцевых дорог. Он даже не очень понял, сколько там этих колец. Центр столицы, где, как он думал, раньше стояли самые необыкновенные здания, представлял собой идеально ровное поле, зимой там можно было бы играть в хоккей. Ходить в радиусе десяти километров от Точки Джи (почему-то так называли эпицентр), жители окрестных деревень не советовали. Не от суеверий. Говорили, что вредно это. Почти как на Урале. Хотя никто точно не знал, радиация там или химические испарения.

Те немногие исторические здания, которые остались в Москве, посещать Саша не рискнул. И в метро подземное не сунулся, хотя мысль промелькнула, да и вход можно было найти подальше от центральной «проплешины».

«Башку вторую потом и отрезать можно, а если член выпадет, назад не пришьешь», – сказал ему тогда какой-то дед, живший рядом с деревней Люберцы.

Большое впечатление на Сашу произвели громадные человейники в уцелевших на окраинах районах. Он попытался сосчитать этажи в зданиях, несколько раз сбился и бросил это неблагодарное