А потом, мало-помалу – покатился… Прав лишился, устроился слесарем в автосервис, да и оттуда выгнали. Пьяницы, сказали, не нужны, да еще на руку нечистые.

А армяне – то ли скандалов не хотят, то ли еще что – не гонят. Подержит Василий ключ какой-нибудь, посуетится, совет даст никому не нужный – ему рублей тридцать или даже пятьдесят. Вот на пол-литра и заработал. А то, глядишь, в тех же гаражах из соседей кто-нибудь нальет.

Выгнать бы его, пусть вон к матери переезжает, в Солнцево. Жить-то куда как легче станет. Да нельзя, пропадет ведь… Хоть сантехником устроился бы, в ЖЭК, что ли. Всё какая-никакая, а работа, какие-никакие, а деньги. Правда, вымогать с жильцов станет, а то и прямо воровать… А что заработает, то и пропьет…

Ничего не поделаешь. «Ладно, сдюжу, – сказала себе Ольга, – силы есть пока еще». Сережку бы только успеть поднять. Денег вот не хватает, надо все-таки гараж сдать. Машины-то уж давно нет, разбил ее Василий полтора года назад. Разбил, на запчасти продал за тысячу, которую конечно же пропил. Ольге только сто рублей дал, и на том, как говорится, спасибо.

А гараж можно, наверное, тысячи за три сдать. Ну хоть за две, все подспорье, и немалое.

Так, на скамейке у подъезда Василия не было. Значит – у соседнего. И слава богу, не будет у нее деньги выпрашивать. Успела, стало быть, на Петросяна.

Ольга вошла в подъезд, вызвала лифт, поднялась на свой тринадцатый этаж, открыла дверь в квартиру. В нос сразу ударил тяжелый запах. Так и есть, мужнина телогрейка тут, в прихожей, на полу валяется. Это как понимать? А Сережки, наоборот, нету. Ну, это как раз не загадка: с пацанами баклуши бьет, на семнадцатом этаже или, может, на восьмом. Интересно, уроки-то хоть сделал?

Ольга разделась, сунула ноги в разношенные шлепанцы, отнесла сумки на кухню и прошла в большую комнату. Василий, одетый, в грязных стоптанных ботинках, разумеется, пьяный, лежал, похрапывая, на расхристанной кровати, и было ясно, что он успел настрелять денег еще до прихода жены. Чтобы это понять, не требовалось даже видеть то, что Ольга увидела не сразу: пятисотенная бумажка, три сотенные и несколько десяток валялись на полу около кровати, очевидно выпав из кармана брюк.

– Господи, – простонала Ольга, – это-то откуда?

Ей стало страшно. Ограбил, что ль, кого? С него станется… И так жизнь не в радость, так теперь милицию жди, и от соседей совсем уж позор. А Сережке-то как?..

А может, не ограбил? Может… нашел? Заработал? Ох, вряд ли…

– Вася, Вася, – позвала Ольга.

Василий что-то промычал и отвернулся к стене.

– Вася, проснись! Снова напился? Где деньги взял, Вася, а Вася? – Ольга трясла мужа за плечо, потом попыталась перевалить его на спину, но где там… Ел Василий в последние годы совсем мало, видать, доставало ему калорий, какие в водке есть, но все равно тяжел был. Кость такая, плотная кость.

Ничего не получалось. Ольга, некстати подумав, что «Кривое зеркало» ей нынче улыбнулось, заплакала и побежала на кухню. Набрала в стакан воды, вернулась в комнату, склонилась над Василием и прыснула ему в лицо, на поросшую седой щетиной левую щеку.

Не сразу, но подействовало. Василий неразборчиво выругался, повернулся на спину, открыл глаза и тупо посмотрел на жену.

– Сукабля… – просипел он. – Чё те? Чё плюешься? Щас вот угандошу в лобешник…

– Я тебе угандошу! – плачущим голосом закричала Ольга. – Я тебе угандошу, ирод проклятый! Только тронь, горло ночью перережу! Гад ползучий!

Василий опять завел было глаза, но Ольга выплеснула ему в лицо остаток воды, проворно подняла с пола деньги и закричала еще пронзительнее:

– Говори, откуда деньги? У кого украл?

Василий, борясь со сном, пробормотал:

– Дура, блядь… Украл… Дура сраная… Гараж я сдал, поняла?

– Гараж сдал?… Кому? За сколько? Да что ж за наказание на мою голову?!

– Этому, сука, как его… ну его нах, чё ты прилипла, манда тупая? Иинахх, дура толстожопая, дай поспать, устал я…

Он снова повернулся лицом к стене и захрапел.

Ну, слава тебе господи, подумала Ольга, хоть не украл и не зашиб никого. Плакать она перестала, однако, если подумать, хорошего было мало – надежда по-нормальному сдать гараж таяла.

Зазвонил телефон. Кого еще черт несет?

– Слушаю, – глухо сказала Ольга в трубку.

– Ольчик, привет, это я, – раздался голос Ирки, подруги и соседки. – Давай покурим, а? Угощаю.

– Давай, – вздохнула Ольга. – У тебя на этаже.

Перекурить сейчас было в самый раз.

С Иркой они дружили с детства: учились в одном классе, да и жили в одном подъезде, только Ольга – на тринадцатом этаже, а Ирка – на шестнадцатом. Жизнь у Ирки сложилась получше, чем у Ольги, – и муж нормальный, и работа непыльная с неплохой зарплатой, и детей двое, всегда прилично одетых, и вообще…

Ирка уже ждала ее около лифта. С площадки этажом выше доносилось бряканье гитары и голоса подростков. Точно, и Сережкин голос вроде бы слышен.

Ирка, в джинсиках и свитере – все в обтяжечку, с модной короткой стрижкой, протянула Ольге тонкую сигарету и щелкнула зажигалкой.

– Ну и видос у тебя, – заметила она, выпустив струйку дыма. – Не виделись – сколько, недели две? – я уж и отвыкла от тебя. Оль, ты бы все-таки хоть чуток за собой следила.

– Да что видос-то? – возразила Ольга. – Обыкновенный…

– Вот именно, что обыкновенный, – с напором сказала Ирка. – Ты посмотри на себя: кожа дряблая какая-то, волосы – даже и не говорю, ужас один, талии нет, сиськи до пупа, задница обвисла, ноги отекшие. Кошмар! А что это за кофта, а? Оль, ну вспомни, в школе я с тобой рядом вообще никто была. А сейчас? Что ж ты с собой делаешь? Это все урод твой, так решаться же на что-то надо. Ну зачем он тебе, можешь объяснить? У него и не стоит давно, уверена, так что и там у тебя паутиной все заросло…

– «Решаться», – вполголоса откликнулась Ольга. – На что ж мне решаться, мне бы Сережку поднять…

– Тьфу ты, вот же ты дура! – повысила голос Ирка. – И как, скажи, пожалуйста, ты его с этим уродом поднимать собираешься? Ишачишь шваброй своей на двух работах, старухой стала в сорок лет, получаешь – это не деньги, это слезы, на Сережку ни сил, ни времени у тебя не остается, а он на папашу глядит – а чего, нормально! Учиться не надо, работать не надо, сшибай по мелочи у соседей да пьянствуй по-черному. Ничего, баба вытянет! Урод захребетный, а ты дура и еще раз дура! Кормишь его, обстирываешь…

– Да вы что ж, сговорились? – обреченно сказала Ольга. – И он мне «дура толстожопая», и ты туда же!

К ее горлу подкатил ком, в голосе опять зазвучали слезы.

– Он тебе?! – возмутилась Ирка. – Да он вообще молчал бы, урод уродский! Да ты хоть знаешь, где он сегодня деньги взял, чтоб пропить?