для них, кроме того, страсть к писанию. Пастор Блюэ оставил после себя ровно 180 книг, из которых одна бессодержательнее другой. Печник Манжионе, несмотря на свою изуродованную руку, которой он не мог писать, отказывал себе во всем, даже в пище, чтоб хоть что-нибудь напечатать; он тратил на эту страсть иной раз больше сотни талеров. О Пассананте известно, что он извел массу бумаги и мог рисковать жизнью, чтобы написать какое-нибудь самое нелепое письмо. И у всех этих больных совершенно особый почерк – удлиненные штрихи, любовь к подчеркнутым словам. Примером может служить подпись Гито.

Со всем этим они могли бы и не быть полусумасшедшими, если бы ко всей их видимой серьезности не присоединялась масса противоречий и нелепостей; если бы многословие в речах и в писаниях не было бы так характерна для них, если бы в личной жизни они не были так мелочны и вообще так тщеславны.

Больше всего их ненормальность сказывается не в самих идеях, которые они проповедуют, а в их противоречии с самими собой. Например, зачастую на расстоянии нескольких строк от какой-нибудь оригинальной, даже возвышенной и хорошо выраженной мысли вы можете натолкнуться на другую, посредственную, и даже пошлую, банальную. Это тем более поразительно, что иногда никак нельзя понять, каким образом подобная мысль могла зародиться в уме человека данных жизненных условий и его культурного уровня. Одним словом, они проявляют те черты, благодаря которым Дон-Кихот, вместо того чтобы вызвать всеобщее восхищение, вызывал лишь улыбку. Весьма вероятно, что те же свойства в других индивидах и в другую эпоху сделали бы из них героев и стяжали бы им всеобщее поклонение. Нужно, однако, заметить, что гениальность проявляется у таких типов не как правило, а как исключение. Что касается вдохновения, то его у них имеется скорее избыток, чем недостаток; они наполняют статьями без смысла и содержания целые тома. От их взора, благодаря колоссальному тщеславию, ускользает и банальность мысли и худосочие стиля; содержание заменяется у них восклицательными и вопросительными знаками, бесконечными подчеркиваниями и словами собственного изобретения, которые вообще употребляют мономаны.

Бред их, подобно бреду мономанов, спокоен. Но он может внезапно замениться импульсивной бредовой формой или под влиянием голода, или иногда вследствие обострения различных неврозов, часто сопровождающих болезнь; быть может, эти неврозы и вызывают ее. Такая перемена часто бывает вызвана в тех случаях, когда задето их честолюбие, их единственная страсть.

Из мирного филантропа Манжионе вдруг превращается в убийцу Джуссо, против которого он раньше напечатал несколько памфлетов; Сбарбаро внезапно делается вымогателем и клеветником из мирного политика, филантропа и реформатора. Совершенно неожиданно для всех он во время одного факультетского заседания запускает в своих коллег чернильницей и наносит министрам оскорбления. Коккапьелле хоть и не доходит до таких крайностей, но зато угрожает страже и требует к себе королевского прокурора только для того, чтобы объявить ему, что если он, Коккапьелле, до сих пор не стал королем, то только потому, что не захотел быть им.

Во всяком случае, такие поступки довольно редки. Эти лица не проявляют ни такой энергии, ни такой жестокости, как прирожденные преступники. У них совершенно отсутствует практика и сметка в совершении зла.

Их преступления совершаются совершенно открыто, с целью или под предлогом общественного блага; в них наблюдаются напряженность и интенсивность (против которой они совершенно не могут устоять) почти бессознательные, какие мы встречаем в поступках эпилептиков и душевнобольных.

Сбарбаро, Лаццаретти, Кордилиани, Коккапьелле обычно выдавали себя мстителями правительству за его злоупотребления.

«Когда дух находится во власти вдохновения, – пишет Гито, – человек действительно вне себя. Сначала мысль об убийстве была для меня ужасна, потом я увидел, что она была истинным вдохновением… В течение двух недель я ощущал, что вдохновение владеет мной, и не ел, не спал, пока не совершил своей миссии, после чего я спал великолепно». Он описывает настоящий эпилептический импульс.

У маттоидов меньше ловкости и сноровки в совершении преступлений, чем у настоящих преступников, поэтому они проявляют меньшую энергию при покушениях. Иногда они не пользуются смертоносными орудиями и оказываются весьма неловкими. Так, Пассананте, Кордильяни, Капорали, Бафьер употребляли кухонные ножи или камни; Вита воспользовался жестянкой с безвредной жидкостью; причем жестянка эта была такова, что будь она наполнена даже порохом, не могла бы произвести взрыв. Нередко маттоиды заряжали свое оружие одним порохом, например при покушении на Карно и Ферри; нет у них и соучастников. Они не прячутся, подстерегая жертву, и не подготовляют себе alibi. Они не скрываются, но сознаются в своем преступлении.

Они, как истеричные, заранее открывают свои планы в бесконечных писаниях, часто в распространеннейших газетах; открывают их судьям или первому встречному, употребляя для этой цели открытые письма, объявления, отдельные тома, как делали, например, Манжионе, Канорали, Бафьер, Вита, Гито.

Другой характерный признак маттоидов – полное отсутствие раскаяния в совершенном преступлении. Хотя моральное чувство у них не совсем отсутствует, однако они почти что готовы хвастать своими преступлениями. Всякое чувство блекнет пред тем чувством удовлетворения, которое они испытывают, сознавая себя, как нечто в глазах мира, считая себя послужившими на пользу человечества.

Маттоиды-преследователи

Существует еще разновидность маттоидов, имеющая обыкновенно какую-нибудь аномалию печени или сердца. В противоположность первым, у них нет в жизни ни аффектов, ни здорового морального чувства. Потерпев крушение в жизни, они считают себя оскорбленными, преследуемыми и затем сами делаются преследователями, вооружаясь против богатых, глав государств, политического режима.

Другие мешают в одно дела личного характера и политические, преследуют депутатов, судей, приписывая им неуспех проигранных процессов, сами оскорбляют судей и становятся на защиту всех угнетенных. Бюхнер рассказывает об одном подобном больном, основавшем в Берлине общество защиты всех обиженных судьями; устав общества он отослал королю. Как пример, можно привести Сандона, доставившего так много хлопот Наполеону III и Биллауту; о нем же упоминает Тардье.

Стиль маттоидов-анархистов

Манускрипты Пассананте и Кордильяни, напечатанные мной, и несколько отрывков из анархистского журнала «L’Ordine» могут служить подтверждением того, что среди анархистов встречаются маттоиды; стиль этой литературы очень характерен.

«…Что такое атавизм? Мы полагаем, что не ошибемся, если ответим: потомство и, следовательно, наследственность. Исключение прогрессивного движения назад. Неурегулированное явление. В то время как наследование в природе происходит благодаря неизменности ее действий, оно не имеет ни одного признака движения назад, не может быть регрессивным. Какое другое основание может иметь движение, кроме того, чтобы удовлетворить потребности притяжению движущей силы прогресса? Каждый новый день – наследник предыдущего дня. Каждая способность ощущения есть высшая ступень прежде пережитого ощущения,