Притворялся ли я, когда восторгался ею? А она? Не буду отрицать, сперва я подумал о том, что она богата. Хотя нет, я должен это отрицать; эта мысль не могла быть первой, поскольку о богатстве, которое она наследует, я узнал много позже. Так что сперва я подумал о ее красоте. Нет, это тоже неверно, по многим статьям Инге куда привлекательнее. Зная себя, должен предположить, что сперва я ее пожалел: передо мной очутилась молодая женщина, что была обременена некоего рода недомоганием, тяготилась своим состоянием, обессилела прямо на публичной лекции на пресловутую тему, украдкой подошла к кафедре, чтобы представиться и поблагодарить лектора, утверждала, будто интересуется Египтом… Нет. Нет, я не могу сказать даже, что заметил ее слабость. Мне не нужны были ни ее деньги, ни ее красота, ни ее недостатки. Она меня смешила.

Я бы полетел к ней на всех парусах сегодня же, доказал, что я люблю ее; но нельзя уходить отсюда, пока не сделана работа, не совершено и не признано открытие. Если я прибуду сломленный и с пустыми руками, она никогда не вернется ко мне; либо я — ее английский исследователь, либо я никто. Без мумии Атум-хаду на парадном золотом ложе, без последних камер гробницы я в Бостоне никому не нужен.

Кошки, что платят хозяину верностью и пониманием, были богами благоразумия. Оранжевая красотка Мэгги — сама доброта, как и та, в честь которой названа, та, что никогда не отправила бы эту каблограмму. Она ее и не отправляла; она ее даже не видела.

15 нояб.

Мой сладкий милый Ральф!

Получила вчера твое письмо от 19 октября. Мне стало грустно-грустно. Я по тебе очень-очень скучаю. А всего четыре дня назад пришла каблограмма с великим известием — ты совершил свое Открытие. Папочка показал ее мне, я тобой горжусь, правда. То есть, конечно, мы с ним гордимся.

Опять читаю твое письмо. Не знаю, о чем писать, мне так грустно. Я плачу, когда перечитываю твое милое письмо, ты обо мне так заботишься, а я боюсь, я этого не заслужила. Хотя это очень абсурдно — теперь, когда все хорошо, разве нет?

Папочка в конце концов вышел из себя и на днях указал ищейке на дверь. Я не слышала всего разговора. Потом я спросила папочку, что случилось, а он велел мне убираться, довольно грубо велел. Понимаешь, папочке приходится очень тяжко. Он мне ни словечка не говорит, никогда не жалуется, и ты его прости, если он злится или верит всяким вралям вроде ищейки или того профессора, твоего начальника-немца. Немец к нам приходил месяц назад, они с папочкой говорили о династиях, отрывках, Оксфорде, о чем только не говорили. (И это еще вопрос, должны ли мы вообще доверять немцам. Я бы ни за что им не поверила, я-то знаю, дорогой мой, через что ты прошел на войне!) Ты же знаешь, Ральф, я таких людей никогда не слушала. Мне известно, какой ты, я тебя люблю с макушки до подошв твоих грязных ботинок, и всегда буду любить. Ты же знаешь? Просто поверь мне, ладно? Без тебя — я не знаю, что бы со мной стало. Я храню под подушкой каблограмму, в которой ты пишешь, что Феррелл врет.

Ты наверняка уже слышал о том, что «Фешенебельные Фасоны Финнерана» переживают не лучшие времена. Мне так кажется, и папочка очень переживает, и Дж. П. О'Тул иногда проговаривается. Поэтому твоя победа очень-очень важна для всех нас, они все тобой восхищаются — почти как я, твоя царица. Надеюсь, эта новость тебя не встревожит и не переменит твоего отношения к папочке или ко мне. Я знаю, ты не такой. Это все совсем не так серьезно, как кажется.

Я так тебе благодарна, ты представить себе не можешь, как я тебе благодарна за то, что ты думаешь про Инге, про мои лекарства, про то, что до свадьбы все-все заживет. Пожалуйста, не волнуйся. Все будет хорошо. Мне достаточно просто знать, что ты обо мне думаешь, и что ты думаешь о том, как мне выздороветь, если я это буду знать, я выздоровею, вот увидишь. Мне станет лучше просто от любви к тебе, поэтому ты не волнуйся так за меня. Я уже выздоравливаю — ради тебя. Любой бы выздоровел ради такого человека, как ты.

Ты едешь домой, значит, мне не будет скучно, когда мне скучно, я думаю, что надо пойти погулять в городе. Но теперь я скажу себе: нет, ты больше не пойдешь в город, ни разу не пойдешь.

Я думаю о тебе постоянно — когда не сплю и когда могу соображать. Ты всегда говорил, что тебя ведут наука и дедуктивный метод, а не эмоции. Помнишь, ты сказал это, когда мы гуляли у реки? Но все улики говорят, мой археолог, что ты не должен меня любить. А ты меня любишь. Поэтому я даю тебе слово, я выздоровею ради тебя, стану достойной тебя, вознагражу тебя. Начну выздоравливать прямо сейчас. Три-четыре!..

Пиши мне чаще! Напиши о нашей свадьбе, о золотых кольцах, о коронах, которые ты ищешь в пустыне, о кентском Холле, о том, как мы познакомимся с королем Англии. Живой король, если уж на то пошло, лучше мумифицированного царя.

Остаюсь твоей вечной царицей,

м.

Четверг, 30 ноября 1922 года

К Маргарет: Маргарет, любовь моя, однажды ты возжелаешь знать все о произошедшем, воссоздать поток событий со всей возможной точностью. Так вот, сегодня утром, на следующий день после того, как ты со мной «порвала», я первым делом захромал на почту. И что ты думаешь? Я получил письмо от тебя, датированное 15 ноября; читал и хохотал, представляешь? Немедленно отправил тебе ответ, дорогая моя, благослови Господь кабель, позволяющий через океан устранить любое недоразумение. Теперь все понятно. Любовь наша — неколебима. Разумеется: у твоего отца неполадки с финансами, и он, бедняга, боится мне в этом признаться! Разумеется! Разумеется, ему совестно, он опасается неверности близких и решил испытать меня, послав мне фальшивую каблограмму. И к чему же мы пришли? Я люблю тебя, невзирая ни на что. Ни на что.

Вот все и объяснилось, и ныне я твоего отца жалею — и только. И вынесение проблемы финансирования экспедиции за скобки наших с ним отношений — только к лучшему, особенно сейчас, когда ему приходится очень тяжко. Судьба подарила мне встречу с новым вероятным компаньоном, так что все к лучшему. Представив меня отцу, ты оказала ему большую услугу; я последую твоему примеру и прощу ему его долги. Вместе нам с тобой по зубам любые проблемы. Мне так легко на душе, дорогая моя. Я еле пережил эту ночь.

Завтра вернусь на участок, а сегодня мне предстоит поразмыслить над всем, что мне за эти дни открылось. Прежде чем мы станем компаньонами, Карнарвону потребуется уяснить, чего я добился. Потому я обязан потратить сбереженную энергию, дабы в ясном и незамутненном свете представить потенциальному покровителю своему все, что я успел сделать. О Маргарет, я не могу предложить большее доказательство моей любви, нежели это: хотя ответственность снабжать экспедицию деньгами возьмет на себя лорд Карнарвон, моей женой станешь ты. Узнав об этом, вы с Ч. К. Ф. прекратите питать подозрения на мой счет. Сейчас — 11.15 утра 30 ноября 1922 года, моя любовь к тебе — несокрушимая скала.

Дневник: Укрывшись от солнца, посвятил несколько часов обдумыванию и планированию, пил сладкий чай. После обеда чувствую себя в состоянии вновь погрузиться в думу о головоломном наследии Атум-хаду. На сцене кабаре началось представление — провинциальный вариант того, что я лицезрел в Каире не помню сколько дней назад. Девочки раскачиваются, монеты падают к их туфлям, гремят барабаны, изредка вскрикивают скрипки, покрывала плывут по воздуху, будто листья, сорванные легким осенним ветерком.