в мехах и на высоких каблучках, усаживаются в огромные сверкающие автомобили».

Израильских дипломатов встретили в Москве как друзей и союзников. Военный атташе полковник Иоханан Ратнер отправил телеграмму премьер-министру Давиду Бен-Гуриону:

«Сегодня я полтора часа беседовал с генералом армии Антоновым, заменяющим в настоящее время маршала Василевского. Такого рода беседы – совершенно необычное дело для уровня военных атташе, меня просили ничего о ней не сообщать своим коллегам из других стран. Поэтому необходима полная секретность.

Встал вопрос о помощи нам. Обсуждены следующие вопросы: подготовка командного состава, поставки оружия из немецких трофеев, способ отправки – воздухом или морем».

Генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов занимал пост первого заместителя начальника генерального штаба и во время Великой Отечественной пользовался особым авторитетом у Сталина. Его беседа с иностранным военным атташе была событием экстраординарным. Оно свидетельствовало о том, что Сталин продолжал проводить свою линию на Ближнем Востоке. Еврейское государство получало военную помощь как форпост в борьбе против западных империалистов и арабских реакционеров.

Голда Меир побывала у заместителя министра иностранных дел Федора Тарасовича Гусева. Она выразила надежду, что на предстоящей сессии Генеральной Ассамблеи ООН советская делегация, как и прежде, займет благоприятную для Израиля позицию.

– Позиция Советского Союза в отношении Государства Израиль, – ответил Гусев, – хорошо известна в Организации Объединенных Наций. Наша страна понимает те трудности, которые приходится переживать молодому Государству Израиль, и можно полагать, что оно сумеет преодолеть эти трудности.

Вернувшись из Парижа с сессии Генеральной Ассамблеи, министр иностранных дел Израиля Моше Шерток подтвердил в докладе своему правительству:

«Советский Союз твердо нас поддерживает.

По большинству вопросов у нас очень хорошие взаимоотношения с СССР. Русские хотят во всех подробностях представить себе нашу позицию… В Совете Безопасности русские работают не просто как наши союзники, а как наши эмиссары. Они берут на себя любую задачу».

После ноябрьских праздников Голда Меир телеграфировала в министерство иностранных дел отчет о беседе с Молотовым:

«Мы с семьями присутствовали на параде, который явился великолепной демонстрацией силы, а вечером дома у Молотова почувствовали особую теплоту. Молотов предложил мне рюмку водки. Я похвалила парад и сказала:

– Если бы только у нас были некоторые из вооружений, которые были на параде.

Молотов заметил:

– Вы будете их иметь. Даже мы начинали с малого».

Обнадеженные военной и политической поддержкой израильские дипломаты совершенно не понимали реальных мотивов сталинской политики. В Министерстве иностранных дел Голда Меир завела речь на тему, крайне болезненную для советских чиновников.

«Мейерсон, – записывал после беседы заместитель министра Валериан Александрович Зорин, – заявила, что еврейская проблема может быть решена коренным образом лишь путем широкой иммиграции евреев в Государство Израиль.

Я заметил в связи с этим, что иммиграция сама по себе не может, на мой взгляд, решить эту проблему, поскольку многие евреи не поедут в Палестину, а будут продолжать жить в других странах. Я добавил, что в СССР, в социалистическом государстве, навсегда покончено с национальным гнетом и неравноправным положением евреев…»

Писатель Илья Григорьевич Эренбург пытался объяснить израильским дипломатам: не следует говорить об эмиграции советских евреев, это вызовет резкое противодействие со стороны властей и всем будет плохо.

Израильские дипломаты не понимали Эренбурга, потому что и к ним самим, и к государству, которое они представляли в Москве, власть тогда относилась исключительно доброжелательно.

Праздновать еврейский Новый год израильские дипломаты отправились в московскую хоральную синагогу. И здесь произошло то, что так сильно не понравилось Сталину. Увидеть израильских дипломатов пришло огромное количество евреев. Лишь немногие из них хотели в ту пору сами уехать в Палестину, но факт создания еврейского государства после тысячелетий изгнания казался фантастикой. И они считали, что их эмоции соответствуют политике Советского государства, поддержавшего Израиль. Можно сказать, они попались в ловушку официальной пропаганды, выражавшей симпатии Израилю.

Голда Меир была потрясена:

«Обычно по праздникам в синагогу приходили примерно сто-двести человек – тут же нас ожидала огромная толпа. Они обступили меня, чуть не раздавили, чуть не подняли на руках…

Я была для них символом еврейского государства. А я не могла ни говорить, ни улыбнуться, ни даже помахать рукой. Я сидела неподвижно, как каменная, под тысячами устремленных на меня взглядов…

Служба закончилась, и я поднялась, чтобы уйти, – но двигаться мне было трудно. Такой океан любви обрушился на меня, что мне стало трудно дышать: думаю, что я была на грани обморока. Люди протягивали руки и говорили «наша Голда» и плакали».

Советские евреи были воодушевлены созданием Израиля и искренне хотели ему помочь. Вот это и не понравилось Сталину. Он считал, что Израиль предназначен для евреев из других стран, для евреев, лишенных социалистической родины. Советский человек в Израиль не поедет. А если евреи позволяют себе выражать симпатии другому государству, значит, они ненадежны и опасны. Внутренний враг…

Произраильская линия во внешней политике сопровождалась нарастанием антисемитизма внутри страны. Израильским дипломатам в Москве не позволялось устанавливать отношения с советскими евреями.

Голда Меир пробыла послом всего семь месяцев. Сталинская Москва оставила у нее печальные воспоминания:

«Холодное царство всеобщей подозрительности, враждебности и молчания. Явное социальное неравенство, всеобщий страх, изоляция, в которой пребывал дипломатический корпус, – все это угнетало меня неимоверно».

Голда Меир родилась в Киеве, до революции, ее дед тридцать лет прослужил в царской армии, ее отец был столяром. Детские воспоминания не были радостными. Семья нищенствовала, голодала, пятеро из восьми детей умерли маленькими:

«Ясно помню разговоры о погроме, который вот-вот должен обрушиться на нас. Я тогда не знала, что такое погром, но мне уже было известно, что это как-то связано с тем, что мы евреи, и с тем, что толпа подонков с ножами и палками ходит по городу и кричит: «Христа распяли!»

Ребенком ее увезли в Соединенные Штаты, поэтому по-русски она не говорила. Зато свободно говорила по– английски и восхищалась Америкой. Семья прожила в городе Милуоки всего месяца три, когда в городе был устроен парад по случаю дня труда.

«Моя сестра, – рассказывала Голда Меир, – увидела двигавшихся во главе шествия конных полицейских. Она страшно испугалась:

– Казаки! Это казаки!

Она так разрыдалась, что ее пришлось отвести домой. А для меня этот парад – толпы на улицах, медь оркестров, запах жареной кукурузы и сосисок – стал символом американской свободы. Конная полиция не разгоняла и не давила демонстрацию, как в России, а охраняла ее».

Америка ей нравилась, но не настолько, чтобы остаться. Она увлеклась идеями сионизма и мечтала уехать в Палестину.

Отец предупреждал ее:

– Не стоит быть слишком умной. Мужчины не любят умных девушек.

Но ум