Он показал пробирку — гораздо меньше той, в которой делали порошок. Толщиной в карандаш, длиной со спичку. Скорее, ампула, а не пробирка.

— Сюда ее посадим, пробкой закроем…

— А если задохнется под пробкой? — испугался я.

— Мы же не глухую сделаем, а чуть-чуть…

Искорка висела в воздухе. Мы надели на нее ампулу — будто накрыли бабочку стеклянным сачком. Для пробки Янка скатал из травы шарик…

Я не стал откладывать испытания до утра. Дома я выволок чемодан со старыми игрушками, достал из него модель гоночной машины «Барракуда». Раньше в ней был двигатель с микроэлементами, но я давно его распотрошил. А машину не выбрасывал, мне ее папа подарил, когда семь лет исполнилось…

«Барракуда» лежала на полу вверх колесами, а я ломал голову: как приспособить искорку к оси? Сверлить стальной стержень было нечем… А может, спрятать искорку прямо в колесе? Отвинтить колпачок и вот сюда… Я коснулся ампулой колеса.

Вернее, даже не коснулся.

Я не успел задеть его, как задний мост у машины взревел. Колеса завертелись так, будто к ним подключили мотор от настоящей «Барракуды»!

— Геля! Что за шум! — тут же завелась за дверью тетя Вика. — Давно уже пора спать.

— Да пусть поиграет, — сказала мама.

— Ах да, конечно…

А я сидел на полу и смеялся. Колеса вертелись все тише: искорка снова была у меня в кулаке.

И почему-то мне представилось: идет по улице важный Ерема, а перед ним скачут двое — веселый роботенок Васька с задранным носом и мальчик-огонек в алой рубашке.

Клоун

Проснулся я поздно. Сквозь березы светило в комнату солнце. Я дотянулся до стула с одеждой, достал из-под майки заткнутую травяным комочком ампулу. Испугался на миг: погасла?

Искорка при свете дня была еле заметна. Можно подумать, что просто крошечный блик в стекле. Но я поднес ампулу к «Барракуде», и у той опять бешено рванулись колеса.

Я опять сказал искорке:

— Хорошая ты моя…

Где-то играл оркестр: в городе уже разворачивался новый праздничный день.

Пришли Юрка и Янка. Янка со скрипкой, в своем желтом костюмчике с бантиком. Юрка в форме и с барабаном.

— Ну? — нетерпеливо сказал Юрка. — Небось уже пробовал?

Я с удовольствием показал, как вертятся колеса «Барракуды». Юрка расцвел. Янка тоже заулыбался.

В комнату заглянула тетя Вика.

— Геля! Смотри, мальчики какие красивые. А ты опять…

— Я дам ему белую рубашку со звездочками, — сказала мама.

Я обрадовался. Не потому, что на плечах блестящие звездочки, как у скадермена, а потому, что нагрудные кармашки с клапанами. Удобное место для ампулы с искоркой.

Сначала мы прибежали в «Курятник». Надо же обрадовать Ерему и Глеба! Но вагон оказался пуст. У косяка, на ржавом гвозде, висела записка:

«Я ушел в магазин за бумагой. Будет время — найду вас в парке. Ерема почему-то не ночевал.

Глеб».

Судя по всему, Глеб не очень-то верил, что искорка получится. Вчера в парк не пришел, отговорился, что надо много чего написать, пока не забыл. Сегодня тоже вот не дождался нас… А куда девался Ерема?

Гадать было некогда, мы торопились в парк.

…С утра в парке намечались разные состязания и концерт. Юрка должен был барабанить при всяких церемониях на стадионе, а Янка играть. Мы договорились, что встретимся с Юркой в двенадцать на лужайке с гномами, и я пошел слушать Янку.

Концерт проходил на окруженной высокими кленами площадке.

Я сел в третьем ряду и около себя занял еще два места — раздвинул руки и уперся в скамью ладонями. Потому что народу полно, а Янке после выступления где-то надо сесть, да и Юрка может прибежать пораньше…

Выступлений было много. Пели хором и поодиночке, стихи читали, фокусы показывали. Один мальчишка даже с дрессированным котом выступал: толстый серый кот кувыркался и ходил по натянутой веревке. Все веселились.

Но концерт шел долго, кое-кто утомился, а солнце поднялось выше самых высоких деревьев и крепко жарило плечи и макушки. Зрители начали отвлекаться и галдеть. Я испугался, что Янку слушать не будут.

И правда, когда он вышел на эстраду, над рядами висел гул. Я чуть не заорал: «Да тише вы!» Но Янка не стал дожидаться тишины. Вскинул к подбородку скрипку, и она пропела тревожно и резко: «Та-а, та-та!»

И сразу упало молчание.

Янка заиграл всем знакомую песенку:

На планете Сельда

Дни стоят хорошие,

Брызжет, брызжет солнышко

В заводи речные.

На планете Сельда

Жили-были лошади —

Умные и добрые,

Только не ручные…

Скрипка играла так, будто слова выговаривала. Кое-кто даже подпевать начал. Но Янка перешел на другую песню:

Желтый месяц висит

Над уснувшим прудом,

И журчит у плотины вода.

Мы вернулись сюда,

В этот край, в этот дом,

Навсегда, навсегда, навсегда…

Эту песню любит мама. Я вспомнил, как мы с мамой и папой сидели у костра. Я был тогда крошечный, пятилетний. Высоко-высоко качались мохнатые головы сосен, и казалось, что звезды среди них плавают туда-сюда. Костер стрелял красными угольками, а мама пела. И было это на Юрском полуострове, под Ярксоном, где скважина, — мы туда один раз летали с мамой вместе…

Что же все-таки со скважиной? При чем тут теория параллельных пространств? Она совсем не про это… Хотя кто знает, что может случиться на страшной глубине? Я помню, как отец говорил: «К звездам летаем, а до нутра матушки-планеты нашей добраться до сих пор не сумели. Она нам это припомнит когда-нибудь…»

А может, дело не в матушке-планете и не в скважине? Может, отец просто не захотел приехать? И не приедет совсем? Почему тетя Вика сказала тогда маме странные слова: «Я даже не знаю, кто я теперь…»?

Кто? Уже не родственница?

Тьфу, какая чепуха в голову лезет…

А если не чепуха?

Если я буду, как Юрка, без отца?..

Юрке легче: он своего отца никогда не знал… Только легче ли? Что значит «легче», если одиночество?..

Глеб правильно написал про одиночество.

Вроде бы все хорошо в жизни, а почему тогда у многих грустные глаза? У мамы,