Оказалось, что на этом болотце скопилось немало людей. Окружив его, немцы ждали, когда мы сдадимся. А сбил меня кто-то из другой группы, которая решила выходить раньше нас. Съели мы все мясо вместе со шкурой. Думаем, надо из этой мышеловки выбираться. В ночь с 29 на 30 июня прилетели наши самолеты У-2, наверное, продукты хотели сбросить с боеприпасами, но условных сигналов не увидели. Немцы открыли по У-2 сильный огонь, и нам под этот шум удалось проползти через их боевой порядок.

Помню, ползу слева от небольшого куста, а справа за кустом лежит немец у пулемета и кашляет. Этот фриц не стрелял, и мы около него все проползли, а подняться и его задавить у нас уже не было физических сил. Дальше встали в рост и пошли на запад. Ноги опухли и почти не сгибались в коленях. Поставишь ноги на ширину плеч, раскачаешься и поворотом корпуса бросаешь то левую, то правую ногу вперед. Комары кусали нещадно. Питались только травой. Если попадалась местность, где съедобной травы нет, то сознание отключается и идешь, ничего не соображая. К примеру, сбоку у меня висит планшетка с картой и компасом. Нужно сориентироваться на местности, проверить азимут, правильно ли держим направление. Беру планшетку в обе руки, гляжу на карту и отключаюсь. Стою и стою. Потом сознание возвращается. Говорю сам себе: «Фу ты, что ж это я стою!» Быстро сверяю направление движения, и мы, покачиваясь, двигаемся дальше. Видимо, это голод так действовал на сознание. И чем дальше, тем чаще повторялось. Шли гуськом, стараясь попадать след в след. Передние менялись, так как первому нужно быть особо внимательным. Шли в направлении села Речка.

В одном месте лес оборвался. Высокая, по пояс, трава и грунтовая дорога, на которой слева от нас работали русские пленные, а справа (метрах в семидесяти) у дороги около костра сидел немец в накомарнике и отмахивался от комаров веткой. Один пленный оперся на лопату и уставился на нас. Я раздраженно подумал: «Что ж ты делаешь? Ведь выдашь нас!» Он будто прочитал мои мысли, повернулся к нам спиной и быстро-быстро заработал лопатой. Что делать? Обходить стороной — силы на исходе. Легли на землю, по-пластунски переползли дорогу между пленными и немцем и благополучно скрылись в лесу. Пошли дальше. В разведку ходили по очереди, по два человека. Шли по обстановке — днем или ночью. Поздно вечером подошли к какой-то деревне в районе села Речка. Подошла моя очередь идти в составе разведгруппы. Подползли мы к огородам. На улице никого не видно. Мертвая тишина. Только встали и пошли, как вдруг справа, недалеко от нас, конный въезжает в деревню. Из всех домов выскакивают немцы и громко переговариваются: видимо, им привезли почту. Мы отползли к своим в кусты, вспугнув тетерку, у которой было сломано крыло, и она не смогла улететь. Разодрали ее на части, поделили и съели сырой. Такой вкусной пищи я больше никогда не ел.

Через сутки подошли к другой деревне. У болота обнаружили две ветряные мельницы. Поскребли жернова и наскребли (может быть, ложку на всех) муки с каменной пылью. Съели. Очередь идти в разведку моему командиру орудия, азербайджанцу, с командиром минометного взвода. Я им сказал: «Подползите к деревне кустами, понаблюдайте и действуйте по обстановке. В случае чего отходим к большому дереву» — оно маячило в километре от нас, справа впереди. Дал командиру орудия свой пистолет ТТ. Они пошли, но не кустами — так было дальше, а прямо по полю. Когда мы это заметили, было уже поздно: послышалась перестрелка и крики: «Двое, двое!» Видимо, их или застрелили, или поймали.

Немного подождав, мы пошли к высокому дереву. Боясь, что нас выдадут, ускорили, как могли, свой марш на запад. Остались мы вчетвером. Шли бездорожьем и безлюдными местами. Иногда выходили на тропы. Например, вышли на просеку, которая тянулась с востока на запад. На ней заметили свежие следы немецких сапог, направленные на запад. Значит, скоро не вернутся. По их следам мы прошли несколько километров, а потом свернули в болото.

Как-то, идя по тропе, я опять начал терять сознание. Бреду как слепой, голова пустая и никакой реакции. Шел самым последним. Болото, по нему проложены доски, как через реку. Впереди довольно высокий берег — метр или полтора. Никого нет. Пошли — обходить далеко. Вдруг в самом гиблом месте болота меня будто кто-то толкнул.

Поднимаю голову: на обрыве пять немцев с винтовками стоят. Я от своих, оказывается, отстал метров на 20, а они уже добрались до сравнительно сухого места и по болоту бегут влево от немцев. Немцы смотрят на меня, не стреляют. Мысль работает быстрее современной счетной машины. Я их оценил так: это тыловики, стрелять не умеют, в чистом в грязь не лягут. Мой автомат неисправен, если по ним и резану, всех не убью, а уж они в меня попадут. И решил не стрелять. Иду на них. Прошел гиблое место и рванул за своими. Немцы открыли огонь. Пули то слева, то справа, в основном — разрывные, то впереди, то сзади. Не попали. Ушел, только котелок пришлось бросить, а жаль. Болото большое, через два-три километра напали на клюкву. Ели до сумерек и чувствовали себя дня два много лучше. Потом подошли к верховью Луги — метров 6 шириной, но глубокой. Оказалось, что я лучше других плаваю, и мне пришлось переплывать туда и обратно раза три, чтобы перенести одежду и оружие. Тут я решился одну гранату израсходовать, чтобы оглушить рыбу. Нашли омуток, бросили, но кроме бурой торфяной грязи — ничего.

Вскоре встретили небольшую группу окруженцев, но не из нашей дивизии. Видать, начальство: выглядели куда лучше нас, наверное, было что поесть. Они еще сказали, что тех пятерых немцев ухлопали, подкравшись к ним сзади, когда они меня расстреливали, и кое-чем разжились. Нам ничего не дали из съестного, правда, одолжили котелок, чтобы хоть воды горячей попить. Потом котелок забрали и ушли. Больше мы их не видели.

Состояние наше ухудшалось. Боец, идущий рядом со мной, уже не мог нести винтовку, бросил, взял палку, чтобы опираться на нее. Мне тоже гранаты и автомат казались неимоверно тяжелыми, но решил твердо: последняя граната для себя.

Дошли до какой-то деревни и подползли с запада. Деревня длинная, вытянулась по бугру. Под бугром капустные рассадники, затем кусты, переходящие в лес. На окраинах деревни по часовому, больше никого не видно. Пролежали до ночи и пошли в деревню, в центр. На одном огороде вырвали две грядки луку. Подошли к надворным постройкам. Корова вздыхает, закрытая в хлеву на замке, а цепь от хлева тянется в дом. Забрались в сарай — спят на нашестах куры. Боец мне говорит: «Нужно взять их за головы, тогда они не закудахтают». По его команде он схватил две, и я две, одна вырвалась, но я ее снова придавил, а у бойца вышло без осечки.

Затем я решил зайти в самый захудалый дом, остальным велел оставаться на месте. Подошел к двери бесшумно, стучу осторожно — ни звука, но слышу — тихо заплакал ребенок. Тогда стучу настойчивее. Открывает дверь беззубая маленькая старушка, радостно улыбается. Думала — немцы, меня увидела и шепчет: «Уходи, уходи!» И дверь пытается закрыть, но я подсунул ногу. Спрашиваю: «Где немцы?» Показывает на свой чердак. Я ей: «Врешь. Сама в доме, а они на чердаке? Дай что-нибудь поесть, а то не уйду». Она отрезала кусок какой-то черной липкой массы из лебеды и, подавая, сказала: «Немцы напротив, в каменном доме». Схожу с крыльца и вижу: Каргинов со своим комбатом уже выходят на улицу и направляются к этому дому. Я успел их вернуть. Разделили хлеб, его досталось всего по кусочку, которые мы проглотили как мед. До чего же был хорош!