Мне показалось неразумным что-нибудь спрашивать и даже просто говорить в эту минуту. Я отошел и долго наблюдал неподвижно стоявшего человека. Спокойной и светлой текла Ока. Бесконечной казалась синяя даль. И над этой ширью земли одинокая женщина показалась мне матерью всех, кого мы обязаны не забыть.

Было это в воскресный день ноября, когда леса над Окой ожидали первого снега. Из деревни Бехово я шел уже по знакомым дорожкам и опять постоял у замерзшего бочага. В кармане у меня было три белых камушка. Я пустил их по льду и снова подивился четким, замирающим звукам: тек-тек-тек… Редкая тишина стояла в лесу, и только сверху, так же как утром, доносились глухие удары. Это беховский слесарь Куржуков Федор спешил до снега закончить свою работу.

1969 г.

Во время боя к выстрелам привыкают. В тишине от выстрела вздрагиваешь. Двадцать лет назад редкая семья не получала конверта с короткой вестью: «Убит…» Война зашла в каждый дом. Мы стояли в те годы насмерть, и глаза наши были сухими. Сегодня одно известие о погибшем солдате нас будоражит. За что сейчас умирают солдаты?

В один день в разных концах земли погибли двое парней, американец и русский. Американец погиб во Вьетнаме. Русский погиб в Алжире. За что погибли солдаты?

«За что?» — спрашивает американская мать, госпожа Кан. Материнский крик отчаяния опубликовали газеты: «Мне очень трудно написать это письмо. Мое сердце разрывается на части между любовью к своей стране и любовью к правде и справедливости… В далеком Вьетнаме наши юноши убивают вьетнамцев, а вьетнамцы убивают наших юношей».

Мать русского парня живет в селе около Шепетовки. Слезы у всех матерей одинаковы. Ответы на вопрос: «За что?» — разные.

В Москве я встретился с алжирцем Буджемой Уабади. Мы сидели на третьем этаже московского дома и говорили об Алжире и Шепетовке. Буджема рассказал:

«Вы знаете, конечно, какой была наша война. Мы решили победить или умереть. Чтобы нас задушить, французы сделали эту полосу. Страшная полоса. Тысяча двести километров на западе вдоль границы с Марокко, шестьсот километров — на границе с Тунисом. Железные столбы — колючая проволока — мины. Колючая проволока — мины — ток высокого напряжения — артиллерийские и пулеметные гнезда и опять мины. Французы не жалели денег на эту полосу, и она удалась. Никогда на земле не строили такого мощного военного заграждения. Французы думали: никто из алжирцев не уйдет за границу, никто из алжирцев не вернется через границу с винтовкой в руках. Французы думали переловить и задушить всех патриотов. Ночами мы все-таки проходили эту страшную полосу. Мы подрывались на минах, но проходили. Мы не боялись смерти и потому победили. Мы уже давно не стреляем. Мы выращиваем пшеницу и апельсины. Но полоса вдоль границы осталась: железные столбы, колючая проволока и мины. Двенадцать миллионов мин. У нас населения двенадцать миллионов. На каждого алжирца приходилось по мине».

Потом я встретил офицера, прилетевшего из Алжира в Москву. Его зовут Казьмин Лев Алексеевич. Разговор состоялся за чашкой кофе на Шереметьевском аэродроме. Чемоданы прилетевшего были покрыты алжирской пылью — два дня назад он слышал, как рвутся мины.

«Я хорошо знаю эту полосу, заросшую бурьяном. Да, двенадцать миллионов мин. Я видел мальчишку из города Ла Каль. Омар… забыл фамилию. Мальчишка без рук. Я видел людей на костылях, видел могилы. Мины пролежали в земле более пяти лет. Но это надежные мины. Они еще двадцать лет будут срабатывать безотказно. Заблудился путник, старуха пошла за коровой, мальчишка полез в бурьян. Мальчишки везде любопытны. Двадцать тысяч убитых и раненых… Много хороших земель заросло бурьянами. Западные специалисты сказали: «Разминировать? Очень большая работа и очень опасная. Стоит она…» — и назвали огромные деньги.

Тогда обратились в Москву. Советский Союз немедленно послал в Алжир специалистов. Я тогда был в этой группе. Посмотрели: да, работа будет тяжелая и опасная. Мне пришлось руководить этой работой».

«Работа как на войне. Каждый день из городка Ла Каль машина увозит группу наших минеров. Каждый день кто-нибудь из них может не вернуться. К полосе нельзя подступиться без техники. Работают танки. Работают катки, тягачи. Потом идет пеший солдат с миноискателем. Мины разные. Большие и маленькие. Мины, которые рвутся в земле, и мины, которые прыгают и взрываются над землей. Танк идет, подминая железные заграждения, под танком рвутся мины. Танк вздрагивает, покрывается копотью и следами осколков, но продолжает ползти. Танк останавливается, когда мина рвет гусеницу. Сидишь в танке, кажется, небольшого калибра снаряды беспрерывно настигают машину. Глохнешь от содроганий брони. Но больше всего донимает жара. Обычно на солнце — пятьдесят градусов. В танке — под шестьдесят. Мало кто знает, что значит шестьдесят градусов в танке. Работаем сорок минут, потом перерыв. А потом снова метр за метром — по минам. Сплошной гул разрывов, копоть. Горят бурьяны, в сильный ветер загорается хлебное поле. Тушим, ремонтируем танки и снова шаг за шагом по минам. За танком пускаем катки. Опять взрывы. Потом осторожно с миноискателем идет человек, как на войне после боя. Как на войне, минер не должен сделать ошибки. Есть места, где алжирская полоса идет по болотам или по скалам. Танку там не пройти. Человек остается один на один с минами. В Алжир послали самых опытных, самых смелых. Уже на многих километрах, которые мы прошли, растет пшеница, пасутся овцы, мальчишки могут ходить, где им вздумается. Мы были осторожны. И все-таки в нашем деле смерть всегда тебя караулит».

Николай Пяскорский… Лев Алексеевич хорошо знал солдата. Они часто вместе сидели в танке, вместе дышали копотью и сладковатым дымом взрывчатки. Они вместе делали утром зарядку, прежде чем сесть в машину и поехать «на линию». Солдат Пяскорский был самым спокойным и самым знающим. Когда в части, где он служил, спросили: «Кто поедет в Алжир?» — он первым сказал: «Я поеду». В Алжире к командиру пришла старуха. Ее корова зашла на минное поле. У старухи ничего не было, кроме этой коровы. «Кто возьмется помочь старухе?» Пяскорский сказал: «Я пойду». И он вывел корову с минного поля. Старуха упала на колени целовать солдатские руки.

Пяскорский обезвредил десять тысяч мин. Но одна мина стерегла солдатскую жизнь.

«Это случилось утром. Николай с миноискателем шел вдоль полосы. В десяти шагах был его друг Виктор Толузаров. Николай слушал шорох в наушниках и, отыскав мину, ставил красный флажок.

Двенадцать флажков… А потом с танка увидели взрыв, какого не ожидали…

Это была даже не ошибка минера. Это была случайность, которую не упреждают ни опыт, ни осторожность. Когда имеешь дело с двенадцатью миллионами мин, это почти неизбежно…»

На всей земле все люди одинаково дорого ценят жизнь. Все люди одинаково понимают благородство и бескорыстие. Ничего не может быть бескорыстней и благородней этой жертвы ради сотен других человеческих жизней. Отдать солдату последний долг пришли пастухи, крестьянки, жители городка, старухи и парни в белых алжирских рубашках. Они мало что знали об этом солдате. Для них он был человеком из Советской России. Это был случай, когда, отдавая солдату почести, люди с благодарностью и любовью думали о стране, пославшей его.