Однако Толмен считал такое механистическое описание безнадежно неполным. Самое важное наблюдение, которое он сделал, заключалось в том, что крысы умеют находить и использовать короткие пути к цели, до которой их до этого обучали добираться только по более длинным, непрямым маршрутам. А когда на заученном маршруте обнаруживается препятствие, им удается находить обходные пути. Как такое может быть? Толмену казалось, что крысы не слепо следуют по фиксированному маршруту, определенному в точном соответствии с моделью С-Р, а каким-то образом определяют положение цели в пространстве. Другими словами, казалось, что они используют какого-то рода навигацию, где точкой отсчета служат внешние объекты.

Дальнейшие эксперименты, поставленные Толменом и другими, привели его к выводу, что крысы по собственной инициативе исследуют ту среду, в которой они находятся, и приобретают при этом «когнитивные карты», на которых каким-то образом отмечены все важные для них места и объекты. Это утверждение, разумеется, привело в ярость ортодоксальных бихевиористов, которые попытались — с изобретательностью, достойной средневековых богословов, — объяснить полученные им результаты в рамках теории С-Р.

Толмен не первым из известных ученых высказал предположение, что отличные от человека животные могут использовать карты. В 1920-х годах ведущий немецкий психолог Вольфганг Кёлер[456] опубликовал весьма загадочные результаты наблюдений, сделанных им во время Первой мировой войны, когда он жил вместе со своей собакой на Канарских островах[457].

Когда Кёлер бросал в окно кусок мяса, а потом закрывал окно, собака оставалась у окна, с тоской глядя на мясо и скребя лапой по стеклу. Такое поведение не кажется слишком разумным, но если Кёлер к тому же закрывал и ставни, что не позволяло собаке увидеть еду, собака выбегала в дверь и бежала вокруг дома на поиски мяса.

Казалось, что, когда закрытые ставни скрывали от собаки вид пищи, подавлявший все другие сигналы, собака задумывалась, и ей удавалось вспомнить подробности расположения дома и сада. При помощи этой информации она могла найти обходной путь к своей цели — путь, следование по которому никогда раньше не приносило ей вознаграждения. Это наблюдение никак нельзя было объяснить в терминах С-Р. Создавалось впечатление, что собака использует своего рода мысленную карту.

Термин «когнитивная карта» — удобное условное название, но применять его следует с осторожностью. Разумеется, в головах крыс и собак нет карт в буквальном смысле этого слова — как нет их и в наших. Несомненно, никакие карты не закладываются в них с рождения, а когда животные хотят понять, где они находятся, им не приходится, так сказать, останавливаться и разворачивать карту. Толмен выражался метафорически: он имел в виду, что мозг крысы способен сохранять географическую информацию, представленную в виде некого кода. Ему вполне могла прийти в голову аналогия с недавно изобретенным в то время цифровым компьютером.

«Когнитивную карту» точнее всего считать не объектом, а процессом. Этот процесс возникает из совместной деятельности физически реальных органов чувств крысы и ее центральной нервной системы. То, что такой процесс вообще происходит, можно заключить по поведению животного, причем сделать такое заключение хоть сколько-нибудь уверенно очень трудно.

Поскольку в 1940-х годах не существовало средств, позволяющих узнать, что на самом деле происходит в мозге крысы, ни Толмен, ни кто-либо другой никак не могли доказать, что в голове у крыс (или любых других животных) действительно есть «карты». Но благодаря изменениям в мире психологии, произошедшим в 1950-х годах, его идеи смогли найти более широкий отклик. По мере постепенного ослабления господства бихевиоризма психологи-экспериментаторы начали заниматься фундаментальными вопросами (на которые до тех пор по большей части никто не обращал внимания) о том, как именно животные и люди воспринимают вещи, думают о них и решают практические задачи.

Стало ясно, что стандартные модели научения «стимул — реакция» не всегда дают достоверные ответы, как и утверждал Толмен в отношении крыс в лабиринте. Великий американский психолог-экспериментатор Джордж Миллер дал этой ситуации следующее лаконичное определение: «В пятидесятые годы становилось все яснее, что поведение — это не сам предмет исследования психологии, а лишь его проявление»[458].

Приблизительно в то же время революционные достижения техники привели к возникновению совершенно новой научной дисциплины — когнитивной нейробиологии. Тончайшие проволочные электроды, внедренные в мозг живого животного, позволили регистрировать чрезвычайно слабые электрические сигналы — порядка нескольких десятитысячных вольта, — которые генерируют отдельные нервные клетки (нейроны). Терпеливо регистрируя тысячи таких импульсов, ученые смогли составить картину обработки сигналов, поступающих от глаз по зрительным нервам, мозгом животного.

Они показали, что нейроны разных участков зрительной коры «настроены» на реакцию на разные стимулы. Например, некоторые из них срабатывают только тогда, когда животное видит темные полосы на светлом фоне, а другие — только при наличии узких полос света на темном фоне[459]. Наконец появилась возможность составить подробную схему функций разных отделов мозга.

В 1950-е годы в процесс лечения тяжелых психозов и эпилепсии часто входило удаление некоторых фрагментов мозга. Неудивительно, что столь радикальные процедуры часто приводили к неожиданным последствиям.

Одним из пациентов, страдающих эпилепсией, был молодой американец, известный в течение долгого времени только по инициалам — Г. М. Однако он заслуживает того, чтобы его полное имя не было забыто — его звали Генри Молисон. Он страдал «припадками, полностью выводившими его из строя», причем на его болезнь не оказывали никакого воздействия даже самые сильные медикаменты. Его врачи решили пойти на крайние меры и провести, с его согласия, «откровенно экспериментальную» операцию, предполагавшую удаление с обеих сторон значительной части височной доли мозга, в том числе гиппокампа[460].

Название для этой структуры, форма которой несколько напоминает морского конька, придумали анатомы XIX века. Для облегчения международного общения они использовали латинское слово hippocampus, происходящее от греческого названия морского конька[461]. Поскольку мозг состоит из двух половин (или полушарий), весьма похожих друг на друга, в нем на самом деле два гиппокампа — по одному с каждой стороны.