При самом устье реки Териберки на правом берегу находится рыбачье становище, одно из обширнейших по всему берегу Лапландии. В него собираются до 80 человек промышленников, большей частью из Сумы.

Поморы (под этим названием разумеют вообще жителей берегов Белого моря) выходят на ладьях из мест своих обыкновенно около Николина дня, раньше или позже, смотря по весне. Выходом располагают так, чтобы не встретить в море льдов, которых очень боятся. На каждой ладье бывает от 12 до 20 человек, из которых каждые четверо имеют шняку[142]. Они ходят всегда в то же становище, если что-нибудь важное не заставит переменить его.

Промышленники, придя в становище, исправляют свои шняки, которые обыкновенно оставляют тут на зиму, и начинают промыслы, состоящие единственно в морской рыбе: треске, палтусине (или палтасине) и пикшуе (или пикше). Семги они не ловят. Вся речная рыба есть достояние лопарей. Лов рыбы производится следующим образом: белые веревки, немного потоньше стеклиня[143], связываются конец с концом до длины 2000 сажен. По всей длине веревки через каждые 2 и 3 сажени ввязываются короткие кончики потолще длинной веревки, к которым присоединяются крючки; снаряд этот называется ярус. К обоим концам яруса и к середине его привязываются якорки или камни, крайние побольше, средние поменьше, к которым прикрепляются на веревках, длиной равных глубине моря, поплавки (кубасы) с голиками (махавки).

Наживив каждый крючок целой песчанкой, растягивают ярус и спускают на дно, и если время хорошо, держатся на кубасах одну воду, т. е. шесть часов, потом выбирают ярус, снимают попавшуюся рыбу, наживляют снова крючки и снова выметывают ярус. Для отдыха уезжают в становище, оставляя в море ярусы, к которым возвращаются через одну воду, отыскивая их по створам приметных мест. Навык сделал их в этом весьма искусными. Некоторые находят безошибочно то место, где кубас, затопляемый иногда сильным течением, должен в тихую воду вынырнуть, и весьма спокойно и в полной уверенности его тут ожидают. За треской отъезжают они от берега на 5 и 6 верст, за палтасом [палтусом] же, для которого и ярусы делаются толще, верст на 20 и за 30, так что берег едва становится виден, но и тут всегда находят свои кубасы. Можно вообразить, с какими трудностями и еще более опасностями сопряжен этот промысел, производимый в открытых лодках в суровом полярном море!

Промышленную рыбу солят, смотря по обстоятельствам, в то же время или через несколько часов. Когда выезд был трудный, поедят они сначала, сходят в баню и отдохнут; между тем рыба остается подверженной разрушительному действию солнечного зноя или сырого воздуха и принимает немало порчи, которой соление истребить не может. От этого неприятный запах соленой трески и от этого чрезвычайное различие в доброте рыбы, привезенной в Архангельск в одно и то же время и даже в том же судне. Которая скорее была присолена, та менее и испортилась. Вредит ей также нечистая соль, промышленниками употребляемая, и небрежность при солении. Очистив внутренность и отняв голову, кладут просто в трюм ладьи ряд рыбы, пересыпают его солью, кладут другой ряд и так далее, пока наполнится трюм.

Таким образом хорошая рыба смешивается с дурной, и все приправляется всякого рода нечистотами, попадающими в трюм. Мудрено ли после этого, что 8 сентября, когда в первый раз открываются все эти вместилища гниения, во всем Архангельске нельзя отворить окошка, что все малые протоки (в Соломбале) несколько дней сряду наполнены бывают вместо воды как будто тресковым отваром оттого только, что рыбу эту в них полощут! Архангельские хозяйки отбирают обыкновенно лучшую, т. е. наименее испортившуюся рыбу, перемывают ее и пересаливают, отчего она, хотя и не совершенно теряет свой запах, однако же делается весьма вкусной.

Внутренности рыб, под общим названием максы, складываются в чаны, киснут, бродят и доставляют тресковое сало. Головы складываются на открытом воздухе в костры, таким образом провяливаются и после продаются в Архангельске дешевой ценой.

Поморы, добыв полный груз ладьи, возвращаются восвояси, заходят к городу, куда собираются все к 8 сентября, продают рыбу, покупают что нужно для своего обихода и на зиму возвращаются домой, чтобы весной приняться опять за прежнее. Зимой жители западнейших мест – Кеми, Сумы и прочих промышляют навагу. Для этого выезжают за несколько верст в море на собаках и сквозь проруби на удочки ловят ее множество, в чем способствует им чрезвычайная прожорливость этой рыбы. Рассказывают даже (за верность этого я, однако же, не ручаюсь), что случается иногда вытаскивать по 3 и 4 рыбы сразу, оттого что одна хватается за хвост другой.

Наживку для трески, песчанку, промышленники ловят в невода малой руки в устье реки Териберки на тихой воде. За полчаса до полной или малой воды поднимается в становище страшная тревога. Все бросаются в лодочки, забрасывают невода, вытаскивают их, часто пустые, опять закидывают, торопятся как возможно, стараясь закинуть как можно более раз, пока не усилится течение, ибо тогда песчанка перестает ловиться. Эту последнюю перебирают, оставляя для наживки только крупную.

Териберское становище вместе со многими другими разорено было англичанами в 1809 году. Три военных судна этой нации, из которых одно, по словам Герасимова, 50-пушечное, стояли на якоре за островом Кильдин и рассылали гребные суда свои в разные стороны, которые того, что не могли взять, жгли или топили. Два катера были в Коле, где, между прочим, разорили ладью, принадлежавшую Герасимову. Соловецкое становище на острове Кильдин сравняли с землей. В Териберке, кроме многих домов, сожгли одну нагруженную рыбой ладью. Итак, теперь не подлежит уже сомнению, что все эти наездничества производились военными судами первой мореходной державы – державы, славящейся наибольшим просвещением, правомыслием и человеколюбием! Кто бы мог это подумать? По принятым правам народным, взять имущество неприятельское позволительно: это всеми почитается добрым призом и неоспоримой собственностью взявшего; но сжечь, разорить без цели и намерения скудный приют мирных безоружных рыбаков есть подвиг, которым погнушался бы и норманн IX века. Что, например, сказали бы английские публицисты, если бы русское военное судно забралось в какой-нибудь Brassa Sound и все там разорило?