— Она, видишь, родом-то с Аргуни, откуда все походы-то начинались. Тоже поди знает, какие там неведомые страны! Девкой-то поди с отцом лапы сбила, огребаясь. Бечевой-то таскала лодки отцу. Она ведь дальняя, я ее брал, когда сам там скитался.

— Нет уж, ты изволь, выкладывай все, а мы тебя не подведем. Я помню, ты мне много рассказывал. Про какого-то знакомого, которого везли в клетке на верблюде из Китая.

— Так вот самый Маркешка Хабаров и есть! — показывая на неубранную кошму, воскликнул Пляскин. — Спроси-ка его, так он расскажет. А я уже не помню. Да и где бывал, уж не знаю, названия все позабыл.

— До Каменки, говорил, не могли дойти, — снова, обращаясь к капитану, как бы между прочим обронил Волконский и хитро прищурил один глаз.

Хозяин вспыхнул.

— Пошто до Каменки не дошли? Нет, потом-то мы и до Каменки, и до Богдойки, и до Шилензы были, на Сухую Падь шли, чуть не до Улус-Модона… Пошто не могли до Каменки дойти? — с обидой сказал старик.

— Да ведь сам же ты сказывал, что боязно было, там стражники ходят.

— Нет, нет, Сергей Григорьевич! Ты чего-то хватил! Стражников там не бывало! Это летом мы встречали, они на лодках идут, их орочены берегом тащат, найон[81] едет, жирный, как максун.

— Что такое максун? — спросил Невельской.

— Паря, как не знаешь! Для Сибири выхода ищешь, чтобы к морю дорога была, а сибирской рыбы не знаешь. Чем торговать-то будем?

— Разве максуном? — спросил Волконский.

— Конечно, чем не рыба максун, жира в ней — дивно! Паря, не рыба — объеденье. Сказывают, такой рыбы нигде нет. Пошто ею не торговать?

— А как-де вы на Амуре чуть с голоду не пропали?

— Ну, это где не бывает. Это поди-ка и в Москве с голоду пропасть можно. А потом мы знакомых завели, так уж больше не голодали никогда. Они нам дозволяли из своих запасов брать. У меня знакомый есть, аж с самой Буреи, все звал к себе гостить и рассказывал. Он русские молитвы знает. Мало что у русских никогда не бывал.

— Что же он, крещеный? — спросил Невельской.

— Не знаю, крещеный ли Хунька? — обратился старик к жене, но та молчала, видно намереваясь держать язык за зубами.

Появилось вино, Пляскин и гости выпили по рюмке.

— А один раз зимовали мы в тайге, и была непогода, а Хунька мне стал рассказывать, что видал карту, на которой по-китайски все написано, и стал объяснять, что, мол, маньчжур обманывает Русь.

— Чем же?

— Да будто, видишь, границу признали по Становому хребту, а хребет идет и расходится надвое. По какой ветви — не сказано. Вот Хунька тот раз клялся, будто граница не так идет, не по тем горам, неверно нынче признана… Вот у нас в доме, жалко, бумаги нет, я бы нарисовал…

— Да вот бумага, — живо достал капитан тетрадь.

— Я, когда с экспедицией ходил, так видал карту, на Хунькину похожа.

Старик довольно толково нарисовал Становой хребет, идущий из Забайкалья к морю и разветвляющийся надвое.

Невельской сидел, вытянув шею. У него был такой вид, словно он сильно испугался. Глаза его перебегали с лица старика на тетрадь и обратно.

Внизу хлопнула дверь. Старик закрыл тетрадь, вскочил и сбежал по лестнице. Пришел сын его — мужик лет тридцати, недавно вернувшийся из дальней поездки.

— Наверх зайдешь, чего будут спрашивать — ни слова!

— Да я уж слыхал, они проводников на Амур ищут, — отозвался сын. — Слыхать, идет разговор. Туда собирают экспедицию.

— Молчи, дурак! — Старик сделал зверское лицо и показал кулак. — Ничего не знаешь! Был в Забайкалье — и все. Захочет Маркеша — пусть сказывает. Где он запропастился?

— Сейчас зайдет, — спокойно отвечал сын.

— Вот Маркешка приехал, — сказал старик, возвратившись к гостям. — Он уж тасканый, его давить хотели и протокол с его сымали, и он ничего не боится. Он из той же станицы, откуда моя Анна. Старший-то мой сынок, Иван, нынче туда гостить ездил, шурин помер, так делились, ему доля вышла. Вчерась вернулся, не ближняя дорога, да Маркешка увязался с ним. Будет вам кстати.

Анна Алексеевна спустилась вниз. Там слышались какие-то приглушенные голоса, — видно, она давала Маркешке наставления.

Невельской попытался узнать у молодого Пляскина, бывает ли нынче кто-нибудь из жителей той станицы на Амуре.

— Никто не ходит, — отвечал Иван.

— А ты спрашивал?

— Пошто не спрашивал? — вспыхнул мужик. — Только нонче во всем дана линия. Так все соблюдают и имеют свое сознание! На первом месте — закон! Сполняем!

«Врет верняком, — подумал капитан, — но, кажется, его не возьмешь».

Явился Маркешка. Он мал, с подростка, желт лицом, скуластый, сероглазый.

— Здравия желаю! — вытянулся он, завидя мундир офицера.

Через некоторое время все сидели за столом. Пляскин налил Маркешке водки, но тот отставил ее в сторону, хотя выпивал.

— Я Амур прошел сквозь, — заявил Маркешка с гордым видом. — Был в Айгуне, ходил зимой и летом, сызмальства. Продавал ружья, вернее, менял. Сам делаю, малопульки, и моими ружьями по всему Амуру бьют зверей. Могу соответствовать в полной форме. Знаю все. Сам был в Китае, и вывезли меня через Ургу на Кяхту в клетке, потому что я произвел смущение и даже сам китайский губернатор в Гирине со мной беседовал и улыбался.

Маркешка стал рассказывать про свои приключения. Водка стояла рядом, но он не пил, желая, чтобы все видели, что говорит он в здравом уме и в трезвой памяти.

— А пошел бы ты, Маркел, проводником в экспедицию на Амур? — спросил Волконский.

— Чего это? — переспросил Маркешка с недоумением.

— Паря, будут платить хорошо, — заметил Пляскин.

— Я за деньгами не гонюсь, — скривившись, небрежно вымолвил Маркешка.

— Послушайте! — воодушевившись, — сказал Невельской. — Пойдет на Амур экспедиция. Это не на охоту и не просто для торговли, а государственная экспедиция! По повелению государя императора! Вперед и вперед, туда, где еще никто не бывал! Ведь вы человек, которого там знают. Сами говорите, что тунгусы охотятся там за вашими винтовками…

— А Муравьев про это знает? — спросил Хабаров.

— Знает.

— Я-то не пойду, — молвил Маркел.

Невельской стал говорить, что наступило время, когда может исполниться заветная мечта народа.

— Вообрази только, ты встретишь друзей, которые тебе вечно благодарны за твое оружье…

Но чем, больше воодушевлялся капитан, тем сильнее зло разбирало Маркешку.

— Проводником не пойду, — заявил он капитану. — Рви, жги огнем, ваше высокородие, я сам себе сказал, что больше не пойду.