В вестибюле я вздохнул свободнее, но тотчас углядел Дану Розмари Скэллон: раскинув руки, она двинулась ко мне, песенное поздравление уже было готово сорваться с ее коралловых губ. Я резко свернул к лестнице и, перескакивая через две ступеньки, взлетел на шестой этаж, где номер для новобрачных горделиво занимал центральную часть пентхауса. Поспешно заперев за собою дверь, я сорвал удавку-бабочку и жадно глотнул прохладного воздуха, лившегося в открытое окно спальни. Понемногу сердце угомонилось, я присел на край кровати, но нежность покрывала, усыпанного лепестками роз, только усугубила мое отчаяние, заставив вскочить и пересесть на диван.

Я покрутил золотое обручальное кольцо, теперь украшавшее мой левый безымянный палец. Снялось оно легко, я подержал его на ладони и положил на прикроватную тумбочку рядом с непочатой бутылкой красного вина. В субботу мы с Алисой полдня ездили по магазинам, выбирали кольца, и все это было так здорово, что за ужином меня накрыло волной нежности, и я уже надеялся, что со временем наша дружба расцветет в любовь. Конечно, я себя обманывал, ибо любовь – это одно, а желание – совсем другое.

Я почти сожалел, что открылся Джулиану, но вместе с тем негодовал, что столько лет мне приходилось скрывать правду о себе. В церкви он сказал, что если бы с самого начала я был с ним искренен, его бы это не оттолкнуло, но я ему не поверил. Даже на секунду. Если б еще в школе я поведал ему о своих чувствах, он бы попросил переселить его в другую комнату. Даже если б он проявил доброту и понимание, вскоре пошли бы слухи, и одноклассники превратили бы мою жизнь в кошмар. Священники потребовали бы моего исключения, а у меня даже не было дома, куда можно вернуться. Хорошо бы Чарльз и Макс никогда не встретились, подумал я. Хорошо бы жизненные пути Эвери и Вудбидов не пересеклись вообще. Другим я бы, наверное, все равно не стал, но хоть не угодил бы в нынешнюю передрягу. Или был бы другой Джулиан, под чары которого я бы попал? Другая Алиса? Никто не ведает. От попыток в этом разобраться ломило голову.

Через французское окно я вышел на балкон и осторожно выглянул на улицу, точно младший член королевской семьи, появившийся уже после того, как толпа разошлась. С этой точки над деревьями парка Сент-Стивен я еще никогда не видел Дублин – столицу государства, место моего рождения, любимый город в сердце ненавистной страны. Обитель добродушных простаков, упертых фанатиков, неверных мужей, лицемерных церковников, бедняков, брошенных на произвол судьбы, и богачей, питающихся жизненными соками нации.

С вышины я смотрел на сновавшие машины, конные экипажи с туристами, такси, подъезжавшие к отелю. Мне хотелось раскинуть руки и воспарить над деревьями уже в пышной листве, а затем, подобно Икару, взлететь к облакам и, опаленному солнцем, радостно кануть в небытие.

Вечерело. Я снял пиджак и жилетку и забросил их в комнату, угадав точно в кресло. Потом скинул тесные туфли, следом носки – ощущение прохладного камня под босыми ступнями было невероятно живительным. Полной грудью я вдыхал вечерний воздух, и понемногу на меня снизошел покой.

Если бы балкон выдавался чуть дальше, слева я мог бы увидеть край парламента, где некогда мы с Джулианом затеяли приключение. Далеко впереди, уже вне поля зрения, был дом моего детства на Дартмут-сквер, тот самый дом, из которого после заключения Чарльза в тюрьму нас с Мод с позором изгнали и где я впервые увидел Джулиана, а перед тем – Алису, с воплем вылетевшую из кабинета моей приемной матери на третьем этаже. Дом, где я влюбился, еще не понимая значения этого слова.

Воодушевленный воспоминаниями, я счел вполне естественным снять рубашку и подставить грудь ветерку. Ласки его были необычайно приятны, они просто завораживали, и потому я скинул и брюки, ничуть не стыдясь того, что в одном исподнем возвышаюсь над дублинскими улицами.

Я посмотрел направо, но строения вдоль северной оконечности парка не позволили разглядеть Четэм-стрит, где некогда я квартировал с Альбертом Тэтчером и еженощно был вынужден терпеть стук кроватной спинки о стену. Вернуться бы на семь лет назад, подумал я, и все изменить.

Раз уж начал, сказал я себе, валяй дальше, терять тебе нечего. Я снял белье и зафутболил его в комнату. Голова моя слегка кружилась, когда я в чем мать родила оглядывал город.

Будь я всевидящ, мой взгляд унесся бы за пределы Дублина, миновал Килдар, Типперери, Корк и достиг оконечности страны, где в тот самый день (о чем тогда я не ведал) в Голине рядышком похоронили моих деда и бабку, насмерть сбитых машиной, когда они возвращались с панихиды по отцу Джеймсу Монро, двадцать восемь лет назад изгнавшему мою мать из поселка. Перед могилами я бы увидел шесть своих дядьев, неизменно выстроившихся по ранжиру возраста и тупости, и своего отца, который некогда бросил семя во чрево моей матери, а сейчас принимал соболезнования соседей, гадая, должен ли он пригласить их на поминальную выпивку в пабе Фланавана.

Обладай я прозорливостью, я бы все это разглядел, но я не видел ничего, потому что всю свою жизнь был слеп, глух, нем и дремуч, был лишен всех чувств, кроме одного, которое управляло моими плотскими желаниями и привело меня к этому страшному месту, откуда, я знал, нет возврата.

Перелезть через перила оказалось легко. Так легко, что я подивился, почему не сделал этого раньше. Я оглядел улицу внизу и себя голого над ней – ни одна душа не смотрела вверх, никто меня не видел. Я туда-сюда качнулся, позволяя центру тяжести и ветерку сделать свою работу. Моя хватка за чугунные перила понемногу слабела.

Отпусти, велел я себе.

Отпусти.

Просто падай…

Я глубоко вдохнул, и моя последняя мысль, которую я допустил в сознание, была не о матери, не о приемных родителях, не о Джулиане, не о случках с незнакомцами под покровом темноты. Я подумал об Алисе. Прося прощения за причиненное зло. Своим поступком даруя ей свободу. На меня снизошел покой, я выпустил перила и качнулся вперед.

И тут с улицы вознесся детский голос:

– Смотри, мам, голый дядька!

Я вздрогнул и вновь ухватился за чугунную решетку. Загорланил народ в парке, я слышал хмельные радостные вопли, которым вторили крики ужаса. Внизу собиралась толпа; голова моя опять закружилась, и я едва не сорвался вниз, хотя уже раздумал падать. Не обращая внимания на крики и смех зевак, я кое-как перелез обратно на балкон, ввалился в комнату и рухнул на ковер, задыхаясь и не вполне соображая, почему я голый. Через секунду зазвонил телефон.

Я снял трубку, полагая, что звонит управляющий отелем или полиция, вызванная уличными зрителями. Но услышал полный любви и сочувствия голос Алисы, ни сном ни духом не ведавшей о том, что я пытался совершить.

– Вот ты где, – сказала она. – Чего тебе там понадобилось? Ты же сказал, сейчас вернешься.

– Извини, я заскочил за бумажником. Уже спускаюсь.

– Нет, будь там. Я иду наверх. Нам надо поговорить. Это важно.

Ну вот, опять, подумал я и спросил:

– Что тебе сказал Джулиан?