Объектив камеры во время объяснений Стрижа скользил с одной стены склепа к другой. Но вот он снова остановился на фигуре Герасимова. В этот момент антрополог находился в усыпальнице один. (Если не считать снимающего его на пленку энкавэдэшника и того, кто передал нам эту пленку. По нашим предположениям, он должен был находиться где-то на противоположной стороне склепа). Герасимов сидел на краешке нефритовой могильной плиты и задумчиво водил ладонью по искусно вырезанным на ней розеткам, выполненным в виде раскрывшегося цветочного бутона. По своей форме они мне чем-то напоминали пиалы — эти чайные чашки азиатов. Вдруг послышался довольно громкий звук. Как будто по каменному полу ударили чем-то металлическим. Герасимов встрепенулся. Камера дернулась в сторону. В том месте, откуда раздался звук, на полу лежал домкрат.

— Домкрат?! — быстро спросил Синицын.

— Да, домкрат. Надгробную плиту поднимали домкратами, — также быстро ответил ему Стриж.

Совершенно верно. На полу валялся домкрат. Объектив камеры вновь наплыл на фигуру ученого. Видимо, Герасимов не придал этому особого значения. Потому как снова обратился к орнаменту на нефритовой поверхности. Но затем по полу застучал второй домкрат. Честно признаться, мне стало не по себе. Не то чтобы я вдруг поверил в мистику. Однако приятного в творившемся на наших глазах было мало. Камера с опозданием метнулась сначала на звук падения, а потом снова на Герасимова. Михаил Михайлович сначала посмотрел в направлении входа и лишь потом негромко произнес вслух:

— Не шали!

В эти мгновения мои товарищи вели себя так тихо, что у меня даже создалось впечатление, что просмотром фильма я занимался в одиночестве.

Следующие пять минут в усыпальнице ничего не происходило. А потом за спиной антрополога на стене возникла тень. Длинная тень человека в заостренном шлеме. При этом того, кто ее отбрасывал, нигде не было видно. Меня это обстоятельство привело в смятение. А затем… затем Герасимов встал на ноги и задрал голову вверх. Его лицо стало серьезным, даже хмурым. Что так привлекло внимание ученого там, наверху, затаившимся в своих нишах работникам НКВД, а соответственно и нам, видно не было. Это продолжалось минуты три. А затем появились остальные члены правительственной комиссии. Первым в усыпальницу зашел, как нам тут же и пояснил капитан, Семенов. На этом запись оборвалась. Минут пять мы все сидели в абсолютной тишине. Потом Галкин попросил Дятлова прокрутить фильм по новой. Воронян удалился в кухню и стал полоскать там чайные чашки. Когда фильм просмотрели во второй раз, из кухни высунулась голова сержанта.

— А что это он там шептал? — спокойно спросил армянин.

— Кто? — одновременно ответили старшие офицеры.

— Ну… этот голос, — стушевался Воронян.

— Какой голос?

— Откуда же мне знать, какой голос? — возмутился армянин. — В первый раз я его тоже не слышал. А сейчас, когда не смотрел, даже отдельные слова различал.

Галкин и Стриж, словно сговорившись, развернули свои стулья и сели к экрану спиной. Остальные, в том числе и я, последовали их примеру.

— Включай! — скомандовал майор Дятлову.

Проектор снова затарахтел. Прошла минута, другая. Я все время порывался взглянуть на экран. И каждый раз удерживал себя. И тут я отчетливо услышал шепот. Да, да. Самый настоящий шепот. Видимо, когда мы смотрели меняющиеся на экране картинки, наше внимание настолько было отвлечено ими, что все остальное казалось нам шумом, сопровождающим работу кинопроектора. Тем более, что губы Герасимова не шевелились. Лишь один-единственный раз он отчетливо произнес «Не шали!» И все! А теперь хорошо было слышно шепот. Мрачный шепот. В нем сквозила угроза. И это ощущение усиливалось за счет чужих слов.

— Что это был за язык? — спросил Галкин, как только пленка кончилась.

— Похоже на таджикский.

— Очень возможно, что это фарси, — поддержал Синицына Стриж.

— Дятлов, Синицын! — скомандовал майор. — Сейчас же дуйте в Джаркурган. Отправляйте пленку заказным письмом в Ташкент. Записку я сейчас составлю.

И Галкин удалился во внутренние покои нашего «городка».

— Вот ту тень, — зашагал по комнате взад-вперед Дятлов, — я уже где-то видел.

Еще не отошедшие от только что пережитого, мы все внимательно следили за старшиной.

— И видел совсем недавно, — остановился напротив меня Дятлов. И тут же вскрикнул: — Майзингер, где твои рисунки?

Я от неожиданности оторопел и сказал первое, что пришло на ум:

— Какие рисунки?

— Из Самарканда. Вот какие! Где они у тебя?

Я сбегал за своей папкой и положил ее на стол. Дятлов стал быстро перебирать мои наброски.

— Вот! — почти закричал он.

Все сгрудились над моим творением. Я с величайшим трудом протиснулся сквозь эту живую стену.

— Вот!

Палец старшины сверлил мой рисунок, на котором я пытался запечатлеть памятное утро у мавзолея Гур-Эмир. Вылетающие из горящих нор крысы, мои дрожащие от утренней прохлады коллеги. И только здесь до меня дошло, что же он все время пытался нам сказать. Меня прошиб пот. За спинами моих шести товарищей, на стене мавзолея Тамерлана совершенно отчетливо виднелось семь теней. Одна из них, вдвое выше остальных, заканчивалась непонятным заострением. Не нужно было быть большим фантазером, чтобы представить себе, что владелец этой тени имел на голове странный заостренный головной убор. Может быть даже… средневековый шлем! Я вспомнил, что делал эти зарисовки очень быстро… И, возможно, совсем не обратил внимания на, согласен, не совсем обыкновенную и неизвестно откуда там взявшуюся, но все же ТЕНЬ.

P.S. Великая Отечественная война стоила жизни более чем двадцати миллионам советских граждан. Существовала ли какая-то связь между началом этой чудовищной бойни и вскрытием могилы Железного Тимура, мы, наверное, уже никогда не узнаем. Что послужило началом конфликта в Нагорном Карабахе, известно, наверное, каждому. А может быть, и с этой войной все далеко не так просто и ясно?!

По прошествии трех лет после вышеописанных событий мне совершенно случайно стало известно, что могила армянского владыки под именем Тигран была обнаружена на границе между Арменией и Азербайджаном. А именно… в Нагорном Карабахе!