— Говорят, кому-то у этого костра очень требуется выпить, — раздался тихий голос у него за спиной. Это был Предсказатель Дождя, который вместе с Ю-Ханом чистил коней; они принесли к костру мех с вином.

— Мне следовало помочь вам с лошадьми, — пробормотал Перкар. — Я уже достаточно поправился.

— Ну, выглядишь ты совсем не достаточно хорошо, — ответил Предсказатель Дождя. — К тому же ухаживать за конями вполсилы — оскорбление для них.

— Я вовсе не вполсилы… — начал Перкар, но Ю-Хан перебил его:

— Предсказатель Дождя не хотел тебя обидеть. Ты еще не так силен, как думаешь, вот и все. Выпей-ка вина. — Он протянул юноше мех.

Перкар вздохнул:

— Хорошо. Прости меня, Предсказатель Дождя.

Тот вытер лоб — у менгов этот жест означал, что никто ни на кого не сердится.

— Ты боролся за свою жизнь с демонами, — сказал он, не глядя на Перкара. — Нельзя же ожидать, что это улучшит твое настроение.

Перкар улыбнулся ему в ответ, хотя улыбка вышла несколько натянутая. Он хорошо относился к Предсказателю Дождя. К Ю-Хану он тоже хорошо относился, но ему все время казалось, что сердечность Ю-Хана — лишь следствие чувства долга, уважения к Братцу Коню, обязанностей гостеприимства. Перкару представлялось, что Предсказатель Дождя испытывает к нему искреннюю симпатию и к тому же интересуется обычаями скотоводов.

— Пожалуй, вино и правда пойдет мне на пользу, — сказал он, надеясь тем самым разрядить остатки напряжения, и протянул руку к меху. Запрокинув голову, юноша сделал большой глоток, хотя и не без опасений. Опасения оказались оправданными: в мехе была кбена — крепкий напиток, изготовлявшийся из какого-то степного растения, сладкий, но с привкусом гнилых груш. Да, эта дрянь совсем не походила на воти — любимый напиток воинов его народа; однако все же и кбена согрела Перкара. Он знал по опыту, что первый глоток — самый неприятный, и поэтому отхлебнул еще, прежде чем передать мех Предсказателю Дождя. Трое мужчин пили молча, наблюдая, как богиня огня пожирает тонкие веточки можжевельника. Ночное небо низко нависло над ними, луны и звезд видно не было.

Перкар скоро обнаружил, что перспектива напиться допьяна вызывает у него такое же отвращение, как и сон. Когда мех в пятый раз вернулся к нему, он покачал головой и передал его Ю-Хану. Тот только пожал плечами и сделал большой глоток.

Вино разбудило что-то в Перкаре; в обычных обстоятельствах он бы не упомянул о случившемся.

— Я знаю, вам пришлось нелегко, — пробормотал он, обращаясь к менгам.

Ю-Хан кивнул: он сразу понял, что имел в виду Перкар, и принял подразумевавшуюся благодарность. По выражению же лица Предсказателя Дождя было ясно, что тому требуются более пространные объяснения.

— Покинуть свое племя и помогать нам: ведь началась война, да и вообще. — Даже нескольких глотков крепкой кбены хватило, чтобы у Перкара начал заплетаться язык; юноша чувствовал себя поглупевшим и жалел, что вместо красноречивой благодарности что-то неуклюже и виновато бормочет… Поправлять неудачные слова, как всегда, было поздно.

Предсказатель Дождя пожал плечами: он уловил, что имеет в виду Перкар.

— Наш дядя прав, а остальные ошибаются. К тому же мне никогда не нравились эти парни из клана Четырех Елей. Они всегда страдали манией величия.

Ю-Хан оживился:

— Помнишь Заплетающего Гриву?

— Я слышал эту историю, — ответил Предсказатель Дождя.

— А я нет, — пробормотал Перкар.

— Заплетающий Гриву заявил, что само солнце беседовало с ним. Он хотел, чтобы мы все отправились с ним завоевывать южные земли — Нол, поселения рыбаков, весь мир.

— Ну и ну!

— Да. — Ю-Хан сделал еще глоток. — Он говорил, что менгам суждено править городами.

— И что же случилось?

Ю-Хан загадочно улыбнулся:

— Ты же видел город. Захотелось бы тебе им править? Перкар вытаращил глаза на менгов, соображая, какого ответа от него ждут.

— Нет. Клянусь богами, нет. Предсказатель Дождя хлопнул по плечу родича:

— Вот и мы тоже именно так ему сказали.

Вскоре Ю-Хан отправился в дозор, а Предсказатель Дождя улегся спать. Путники раскинули два шатра: один для Тзэма, Братца Коня, Хина и Хизи, другой — для молодых менгов, Нгангаты и Перкара. Юноша завернулся в одеяло и улегся рядом с Предсказателем Дождя, взяв с него обещание, что тот разбудит его перед рассветом. Правда, по взгляду, который бросил на него Ю-Хан, прежде чем уйти, было ясно: менги считали, что Перкару еще нельзя доверить охрану лагеря.

Юноша долго лежал без сна, не в силах понять, что же его грызет. Однажды он задремал, но тут же проснулся, обливаясь потом, с отчаянно колотящимся сердцем. Предсказателя Дождя в шатре не было, на его месте лежал Ю-Хан. Нгангата свернулся под своим одеялом и тихо похрапывал. Недолгий сон совсем не освежил Перкара, но какая-то часть головоломки за это время легла на свое место, и теперь юноша понял, что за темная тревога заняла место демона, которого изгнали Хизи и Братец Конь. Она словно прокричала Перкару свое имя. Страх.

То, что раньше было всего лишь искрой, теперь разгорелось в яркое пламя. За последний год Перкар видел больше кровопролитий, чем мог вообразить. Он и сам убивал. Его несколько раз смертельно ранили — проткнули копьем горло, пронзили сердце. Все эти раны продолжали ему сниться, боль от каждой навсегда запечатлелась в его теле, в его памяти. Думать об этом много было ужасно неприятно. И однако, несмотря на все это, Перкара не оставляла иллюзия собственной неуязвимости; только вера в нее помогала справиться со страхами. Когда, будучи ребенком, он впервые в ночной тьме понял страшную истину: однажды смерть придет и за ним, он сумел справиться с собой только благодаря уверенности — эта ужасная несправедливость совершится еще через много, много лет. Живший во взрослом Перкаре ребенок надеялся на Харку — чтобы отдалить смерть и не думать о ней.

Но теперь он испытал смерть несколько раз подряд, ощутил, что значит погрузиться в небытие. Тем, что сердце его еще бьется, он был обязан Харке, но теперь Перкар понял, что даже и Харка не защитит его. Не защитит от Карака, отшвырнувшего его, словно ребенка, не защитит от Чуузека, который с легкостью выбил его из седла.

Сознание Перкара не помнило последних нескольких дней, но что-то в нем помнило, он чувствовал себя так, словно лежал в могиле, и пауки выползали из его рта, а черви ели глаза. Простой воин, мальчишка, он не был способен справиться со всем этим. Он оказался втянут в борьбу, которую следовало бы вести шаманам, волшебникам, богам. Он проиграет, даже будь его сердце неуязвимым и полным геройства; но сердце Перкара вовсе не было неуязвимым, оно несло на себе глубокие шрамы — вовсе не метафорические. И теперь… Теперь больше всего Перкару хотелось уехать, оставить Хизи и Нгангату и все лежащие на нем обязанности, спрятаться — спрятаться от богов, от войны, от самого неба.