– Да что вы можете сделать. Отца же из лагеря вы не вернете? Вы же не волшебник! – прохныкала Вера.

– Да, конечно, из лагеря. Но я могу узнать, в каком он лагере. Хотите?

Вера остановилась. Офицер смотрел на нее с восхищением и надеждой. Он ждал ее ответа, искренне переживая. Этот блеск надежды обрадовал Щукину. Вера грустно улыбнулась:

– Что вы хотите взамен? Вы же не просто так будете это делать? Вы же что-то попросите в ответ? Да?

– Ну, зачем вы так, Верочка? Зачем? Я искренне хочу помочь! – Григорян покраснел.

Он опустил глаза и добавил:

– Конечно, я хотел бы встретиться с вами. Пойдемте со мной в ресторан, что ли сходим? Или в парк прогуляемся? В кино? А? Вера?

– Хм, вот видите, как странно все. Я ищу своего отца, которого посадили ваши коллеги. А вы, чтобы его найти, предлагаете мне развлечься? Хм… странная штука жизнь…

– Ну что, теперь, вы должны тоже покончить с собой, как ваша мать? – вспыхнул Александр.

Вера кивнула и, повернувшись, двинулась к выходу:

– Нет, конечно. Нет, Александр Рубенович. Тем более, как я вам говорила, я скоро буду мамой. Скоро! И мне жить обязательно надо. Ради ребенка, – говорила она на ходу.

Григорян семенил рядом. Он поддержал ее за локоть:

– А отец? Кто отец? Вы ведь не замужем.

– Нет отца, он уехал, на север. И будет не скоро! – солгала Вера и заплакала.

– Вот-вот, видите, вам нужен, просто нужен помощник! – Григорян дернул решетку и прикрикнул часовому. – Эй, открой немедленно!

Солдат кинулся с ключами к замку. Он гремел связкой и неуклюже протянул Вере котомку с передачкой:

– Вот, все в целости-сохранности.

Григорян отпихнул часового и, схватив авоську, всучил ее Щукиной:

– Ну, я все равно буду ждать. Буду. Вы подумайте.

Вера взглянула ему в глаза и грустно ответила:

– Я позвоню. Позвоню. Но я не знаю номер.

– Двадцать три сорок! – крикнул Григорян.

– Хорошо, я запомню – Щукина повернулась и быстро исчезла за дверью.

Майор стоял и смотрел ей вслед. Часовому стало неловко от этой сцены прощанья, и он непроизвольно отвернулся. Григорян достал из кармана своих темно-синих галифе очередную папиросу и, подкурив, выпустил дым:

– Ти что, эту жэнщину запомниль?! Как придеть в следующий разь при твоей смене – нэмэдленно веди ее ка мнэ! Понял?! – сказал Григорян вновь с сильным кавказским акцентом.

Он при подчиненных делал это специально, старался показать, что плохо владеет русским языком.

– Так точно!!! – рявкнул в ответ солдат…

…Вера пробивалась сквозь толпу в коридоре. Она расталкивала локтями несчастных посетителей тюрьмы. Топтала их сумки, как медведь по бурелому, шла к выходу. К свежему воздуху! Грудь жгло от слез, от обид и несправедливости! Где-то рядом, испуганно цепляясь за ее локоть, еле поспевала тетя Роза. Грузная женщина бормотала:

– Верочка, Верочка! Что там? А? Что там тебе сказали? А? Верочка, что там? И мой Левочка? И как он? Он как? Его когда увидеть можно? Что тебе сказали? Как твой папа?

Но Вера не отвечала. Шаг, еще шаг! И вот выход! Рывок, дверь скрипнула стальной пружиной. Воздух! В лицо ударил холодный январский воздух. Он пьянил. Он был словно лекарство для тяжелобольного. Вера хватала его ртом, словно боясь, что не надышится. Она давилась этим холодным воздухом!

«Свобода? Такой привкус у свободы? Нет!!! У свободы не может быть такого горького привкуса! Нет! Свобода сладкая, а мне горько!» – подумала Вера.

Слезы катились по щекам, застывая на ветру. Тетя Роза с ужасом смотрела на Щукину и теребила Веру за рукав. Та, бросилась бежать. Бежать прочь! Прочь отсюда!

Но вдруг толчок! Темнота! Вера ударилась кому-то в грудь. Она чуть не сбила мужчину и зажмурилась от стыда. Она так не хотела открывать глаза. И тут… Она услышала:

– Верочка! Здравствуйте!

Это был он! Он! Это был Андрон! Он стоял и улыбался. Он, даже в своей форменной шинели и фуражке с красным околышком и темно-синим верхом, выглядел родным и милым человеком! Совсем родной и такой незнакомый! Как родственник, приехавший издалека!

– Верочка! Что вы тут делаете? – Андрон схватил Щукину за плечи и стал трясти ее.

Он был немного испуган. Вера прижалась к нему, упала на грудь и, уткнувшись лицом в колючую шинель, разрыдалась. Маленький стоял совсем растерянный, с удивлением смотрел на тетю Розу, которая тоже упорно тянула Веру за рукав.

– Верочка? Что вы тут делаете?! Успокойтесь!!

Вера пришла в себя. Она немного успокоилась. Шмыгая носом, виновато посмотрела на Андрона и ласково буркнула:

– Ой! Андрон, как же вот долго вас не было!

– Я был в командировке! В командировке! Я даже не мог позвонить! В Енисейском районе! Там и звонить-то неоткуда! Вот, простите! – оправдывался Маленький.

Он огляделся по сторонам и, вновь покосившись на тетю Розу, спросил:

– Вера, зачем вы сюда пришли?! Я же просил вас?!

– Да, да… я помню! Вот я пришла помочь тете Розе. Помочь. У нее передачу не принимают. Я пришла помочь выяснить…

– И что? – почти в один голос воскликнули и Маленький, и Розенштейн.

– Выяснила… – грустно ответила Щукина.

Вера набрала в легкие воздуха. Тяжело вздохнув, тихо добавила:

– Дядя Лева уехал, он уехал далеко… вернее, его отвезли в другой город. Вот поэтому передачи не принимают…

Тетя Роза осела в снег. Ее ноги подкосились. Маленький бросился ее поднимать. Вера, отвернув голову, горько заплакала. Она поняла, что тетя Роза догадалась.

…Белый свет, совсем яркий, но глаза от него не устают. Пелена без границ. Просто свет. Движение вперед. Навстречу этому загадочному свету, охватившему все вокруг. Все! Нет ничего больше! Движение и свет! Туман, мягкий и обволакивающий. Но ветра не чувствуется. Воздух не бьет по щекам. Какие-то расплывчатые контуры. Предметы проплывают рядом. Длинный коридор. Очень длинный. Он похож на туннель, но стены сделаны как из стекла, матового стекла…

«Когда же это кончится. Когда? И что вообще это такое? Что? Я лечу навстречу, но чему или кому? Кто толкает меня? Кто ждет? Что это за дорога? Звуки, я не слышу звуки! Они есть, но я их не слышу. Нет. Не слышу! Но откуда я знаю, что они есть? Странно. Мне не больно, но тревога, что эта боль вот-вот обволочет все тело! Вот-вот все прервется! Все! Жизнь? Все прервется! Страшно! Нет, так не хочется, чтобы все прервалось!» – Павел Клюфт пытался собраться с силами. Но тщетно. Тщетно. Только эти бесполезные мысли летали в голове. – «Я умер?! Я умер, нет – я определенно умер! Нет тут ничего! Просто молоко. Смерть – это туман? Просто молоко? Нет, почему тут есть свет? Неужели после смерти есть свет? Такой яркий? Я умер. Он стрелял в меня. Пуля пробила сердце? Она пробила грудь. А сердце? Больно, было больно. И все. И вот свет. Сколько еще ждать?»