Увы, со страниц газет почти каждый день сыпались тревожные новости. В конце января новый, сменивший Ягоду нарком внутренних дел Николай Ежов лично провел судебный процесс по делу «Антисоветского троцкистского центра». В ходе шитого белыми нитками «дела» следствие «выявило», помимо всего прочего, главных недругов Советского государства не только среди советских граждан, но и за его пределами: «Враг народа Л. Троцкий… обещал, в случае прихода к власти троцкистского правительства, в результате поражения Советского Союза, сделать Германии и Японии ряд политических, экономических и территориальных уступок за счет СССР, вплоть до уступки… Приморья и Приамурья — Японии»[326]. Те из японоведов, кто уже знал, что означает ночной стук в дверь, как, например, Юркевич или Мацокин, и те их близкие друзья, с кем они могли поделиться своими страшными воспоминаниями и опасениями, поняли, что означают эти слова обвинения, напечатанные во всех советских газетах. Но и они не могли знать, что механизм нового, самого страшного в советской истории витка репрессий уже запущен, и еще тешили себя надеждами, что все обойдется. Не обошлось.

В марте в НКВД был подписан очередной внутренний приказ об «усилении бдительности». Особо пристально предписывалось теперь бдить за проживающими на территории СССР потенциальными «шпионами и разносчиками капиталистической заразы»: немцами, поляками, «харбинцами» — теми, кто когда-либо жил в этой столице белогвардейского Китая, и бывшими белогвардейцами, где бы они ни жили[327]. Проблем с наблюдением не было: НКВД через кадровые отделы предприятий и организаций, через территориальные управления, отделы и отделения ВЧК-ОГПУ-НКВД с самой Гражданской войны вел тщательный учет ББО (бывших белых офицеров) и «харбинцев». Нет сомнений, что стоял на таком массовом учете и бывший контрразведчик Василий Ощепков и отсчет времени для него уже начался. Но в первую очередь органам требовалось провести чистку в структурах самого НКВД, где, по уверению Ежова, засели наиболее опасные германские и японские шпионы. Учитывая, что в разведке и контрразведке работало много специалистов со знанием языка, каждый из них представлялся чекистам без образования (а именно они в основном и выдвинулись теперь поближе к начальственным креслам) потенциальным шпионом. Оставалось только исполнить приказ.

Первого человека, который потом расскажет на допросе об Ощепкове (во всяком случае из тех, о ком мы это точно знаем), взяли весной. 2 апреля был арестован Роман Ким — японовед и сотрудник контрразведки, как мы помним, тоже учившийся в Японии, хотя и не в семинарии. Ким по Восточному институту знал Трофима Юркевича (он там учился, а Юркевич — преподавал). Тот выполнил просьбу Романа Николаевича, увлекавшегося ниндзюцу и много слышавшего о дзюудо, и познакомил его с Ощепковым, который как раз прибыл в Москву[328]. Начались допросы.

2 июня, выступая на расширенном заседании Военного совета при Наркомате обороны Союза ССР, Сталин с некоторым, как кажется, удивлением, разочарованием и гневом объявил, что советская разведка оказалась полностью заражена японскими и немецкими агентами. Открылась настоящая «охота на ведьм». Уже арестованных людей начали допрашивать повторно, «выявляя» их связи на воле, фиксируя любые случаи общения с иностранцами, жизни за границей и больше ничего. Снова особое внимание оказалось направлено на тех, кто был связан с Германией и Японией, — во исполнение директивы органов госбезопасности. Сначала потихонечку, выхватывая пока по одному, начали брать востоковедов и «харбинцев», не служивших в органах.

6 июня 1937 года был арестован идеолог сменовеховства Николай Васильевич Устрялов. «Сменовеховцем устряловского толка» назвали Ощепкова в анкете во время работы в Разведупре. 14 сентября Устрялова расстреляли как японского шпиона. Понятие «…устряловского толка» из неприятного факта биографии быстро трансформировалось сначала в обвинение, а потом и в приговор.

8 июня Василий Ощепков подготовил очередное письмо на имя спортивного руководства страны о состоянии дел в преподаваемой им системе. На этот раз, вновь объясняя, что такое дзюудо, он был уже куда осторожнее, чем прежде. Теперь в изложении Василия Сергеевича «дзюудо… представляло собой прежде всего один из видов борьбы вольного стиля», и все на этом, и никакой лишней «японщины», которая могла бы быть воспринята как преклонение перед потенциальным противником в войне[329]. Он уже все понимал. Раньше упоминание Японии в статьях Ощепкова было прямым указанием на то, что дзюдо — «вражеское изобретение», которое можно поставить на службу Советской стране. Тогда ему еще казалось возможным кого-то в чем- то убедить. Теперь риторика Василия Сергеевича меняется, подстраивается под новый газетный тон — нормальная реакция советского человека на «колебание генеральной линии». Но уже поздно.

Между прочим, в том же письме снова, как будто отвечая далеко вперед, в будущее, тем, кто десятилетия спустя будет считать, что дзюдо Ощепкова представляло собой исключительно спортивную борьбу (в отличие от якобы боевого самбо Спиридонова), автор письма замечал: «С точки зрения пропаганды комплекса самозащиты дзюудо… выступления имели, безусловно, положительную сторону, но зато у зрителя складывалось впечатление, что дзюудо не борьба, а самозащита, что это сугубо прикладная система, которая не имеет ничего общего со спортом».

Так что Ощепкова беспокоило как раз то, что боевая часть его системы оттесняет на задний план спортивную, и в письме он, наоборот, просил увеличить ему количество часов на преподавание дзюудо как борьбы. Василий Сергеевич с грустью и разочарованием отметил, что начиная с 1931 года никто из спортивного руководства — от директора Института физкультуры до главы Спорткомитета страны ни разу не присутствовал на соревнованиях по дзюудо. Это, по мнению Ощепкова, привело к плачевным последствиям и откату в развитии борьбы на позиции начала 1930-х: к 1937 году, когда «вольная борьба» советского стиля вроде бы начала завоевывать долгожданные прочные позиции в армии, дзюудо исключили из программы физкультурных техникумов, из учебного плана институтов физкультуры на 1937–1938 годы, была сорвана встреча клубов Москвы и Ленинграда. Он снова и снова просил вернуть преподавание дзюудо, открыть дополнительные курсы, дать возможность дзюудо дышать полной грудью. Тщетно: все это писалось тогда, когда сам по себе любой термин японского происхождения звучал как приговор.

7 июля на окраине Пекина произошла стычка между японскими и китайскими солдатами — так называемый инцидент на мосту Марко Поло (Лугоуцяо). Завязалась перестрелка, длившаяся… более восьми лет — началась Вторая японо-китайская война, которую в самом Китае считают началом Второй мировой. Немедленно выросло напряжение на границе СССР и японского марионеточного государства Маньчжоу-Ди-Го. Дальняя авиация СССР готова была по первому сигналу вылететь на бомбежку Токио с аэродромов под Владивостоком. Одновременно японцы накапливали силы в Маньчжурии, в направлении Приморья и у монгольской границы — до боев на Хасане и Халхин-Голе оставалось совсем немного времени. Но пока Квантунская армия оттачивала боевое мастерство на китайцах, НКВД привел свои территориальные подразделения в финальную степень готовности к проведению чистки «японских шпионов» и «харбинцев», что для чекистов было одно и то же.