– Вилли, я лишь говорю, – продолжил Палмер Стоут, – что губернатор выполнил свою часть сделки и сделал, как ты хотел. Разве нельзя теперь помочь ему выбраться из гадкой ситуации? Такие тогда сложились обстоятельства.

– Извини, старина.

– Без тебя нам не справиться.

– Я знаю. – Вилли Васкес-Вашингтон барабанил пальцами по дубовой стойке бара. – Когда угодно, только не сейчас, Палмер. Я уже давно планировал этот отпуск.

Стоут знал, что все это полная лажа. Поездка негласно оплачивалась крупной медицинской страховой компанией в знак благодарности Вилли Васкес-Вашингтону, чье своевременное вмешательство прервало расследование (результаты которого могли быть очень и очень неприятны) весьма сомнительной лечебной практики, а именно: компания поощряла, когда ее получавшие гроши телефонистки коммутатора сами принимали решения об операции тяжелых больных. Но (криво усмехнулся про себя Стоут) неожиданная удача: Вилли Васкес-Вашингтон каждую субботу играл в гольф с членом Государственной комиссии по страхованию.

– Вилли, а как такой вариант: мы доставляем тебя на голосование по Жабьему острову, а потом сразу назад в Банф. Туда и обратно частным самолетом.

Вилли Васкес-Вашингтон посмотрел на Стоута, как на червяка, вдруг вылезшего из плюшки.

– Прям-таки на голосование и обратно? Попробую еще раз объяснить: я не могу покинуть специальную сессию и уехать кататься на лыжах, как бы мне того хотелось. Почему? Потому что газеты возьмут меня за задницу и распнут, поскольку все они купились на губернаторскую чепуху и полагают, что мы съезжаемся голосовать за выделение денег бедняжкам школьникам. Пресса не знает о твоих финтах с мостом. И получается – отдуваться мне одному, это понятно? – Теперь Вилли понизил голос: – Я в безвыходном положении, старина. Если я появлюсь на сессии, это означает – никаких катаний на лыжах, что невероятно огорчит жену и детишек, а потому извини – стало быть, никакого нового моста досточтимому Дику и его приятелям.

Палмер Стоут спокойно махнул бармену – мол, повтори. Он угостил Вилли сигарой (настоящий «Монтекристо Особый, № 2») и поднес огонь. Тупик в беседе слегка раздражал, но сильно не беспокоил. Стоут был опытен в улаживании проблем с важничающими придурками и надеялся, что придет время, когда он будет этим заниматься уже в Вашингтоне, где напыщенное самомнение возведено в культ. Пока же он согласен оттачивать навыки в кишащем жадюгами болоте под названием Флорида. Найти подход, использовать влияние и завязать знакомства – так поступали все лоббисты. И лучшие из них – быстро соображающие, находчивые и изобретательные – разрешали кризисные ситуации. А Палмер Стоут считал себя одним из самых лучших в этом деле. Виртуозом.

«Буревестник»! Господи святый боже, проект поимел его, куда только можно! Стоил ему жены, собаки и едва ли не жизни, но Стоут не позволит лишить себя репутации специалиста. Нет, проклятая сделка будет завершена. Мост профинансируют. Покатятся грузовики с цементом, поднимутся многоэтажные дома, зазеленеют поля для гольфа. Все будут счастливы: и губернатор, и Роберт Клэпли, и даже капризуля Вилли Васкес-Вашингтон. И все потом скажут, что ничего бы не состоялось без кудесника Палмера Стоута.

А сейчас, глядя на вице-председателя Комитета по ассигнованиям сквозь трепещущую голубую дымку, Палмер шепнул:

– Он хочет переговорить с тобой, Вилли.

– Мне казалось, это твоя работа.

– С глазу на глаз.

– С какой стати?

– Дик – публичный человек, – сказал Стоут.

– Хренов торгаш.

– Он хочет компенсировать твои неприятности и узнать, как это лучше сделать.

– И конечно, до начала сессии?

Стоут заговорщически кивнул.

– На следующей неделе приплывут кое-какие денежки. У тебя как со школами в округе? Новая школа нужна?

– Шутишь? – рассмеялся Вилли. – Все окраины обеспечены новыми школами.

– Это неважно, – сказал Стоут. – Есть государственный пирог, федеральная программа, а кому достанется – лотерея. Подумай.

– Не верю я в эту чепуху.

Стоут достал ручку, что-то написал аккуратными печатными буквами на бумажной салфетке и подвинул ее Вилли Васкес-Вашингтону. Тот прочитал, усмехнулся и перекатил во рту сигару.

– Ладно, – сказал он. – Я с ним встречусь. Где?

– Есть идея. Ты когда-нибудь участвовал в настоящем сафари?

– Куда уж нам, дикарям.

– Нет, Вилли, тебе понравится, клянусь. – Стоут подмигнул и попросил счет.

Взгляд депутата вновь упал на бумажную салфетку, которую он предусмотрительно смял и бросил в пепельницу. Возвращаясь в Майами, он опять вспомнил написанное Палмером Стоутом, и представил пятифутовые буквы на мраморном фасаде:

СРЕДНЯЯ ШКОЛА ИМЕНИ ВИЛЛИ ВАСКЕС-ВАШИНГТОНА.

Аса Ландо заставил Дургеса посмотреть рог. Первоклассный, ничего не скажешь. Однако…

– Сколько лет носорогу? – спросил Дургес.

– Честно – не знаю, – ответил Аса. – Сказали, девятнадцать.

– Да? Тогда я – еще младенец.

Это был самый старый из всех виденных Дургесом носорогов, даже старше и немощней носорожихи, добытой для Палмера Стоута. Этот был фунтов на пятьсот тяжелее, что все-таки являлось слабым утешением. Животное доставили в «Пустынную Степь» из заповедника в окрестностях Буэнос-Айреса. Его «отправили в отставку», потому что он спал в среднем двадцать один час в сутки. Туристы думали, что он гипсовый.

– Ты говорил, цена не имеет значения, – сказал Аса. Дургес жестом его прервал:

– Все верно. Базара нет.

– Его зовут Эль Хефе. – Аса произносил «Джефи».

– Зачем ты мне это рассказываешь? – рявкнул Дургес. – Мне его имя ни к чему. – Если притвориться, что животные в «Пустынной Степи» действительно дикие, то все эти охоты казались менее липовыми, и тогда спокойней спалось. Но зверь с кличкой – это ручной зверь, и Дургесу не удавалось обмануть себя, что все это имеет хоть какое-то отношение к охоте. Так же опасно и напряженно, как выслеживать ручного хомяка.

– Эль Джефи означает «босс», – уточнил Аса. – По-испански. Его как-то называли и по-американски, но я забыл.

– И не вспоминай. Выкинь из головы.

Дургес угрюмо привалился к воротцам носорожьего стойла в изоляторе № 1. Подогнув ноги, огромное животное лежало на соломенной подстилке и сопело в глубоком и, вероятно, беспробудном сне. Шкура в ярких сочащихся пятнах какой-то невиданной экземы. Вокруг пергаментных ушей роились зеленые мухи, глаза в коросте зажмурены.

– А чего ты хотел, Дург? – сказал Аса. – Просиди целых пять дней в ящике.

Ручкой швабры Дургес осторожно потыкал недвижимое толстокожее. Сморщенная серая кожа дернулась, но никакого внятного отклика не последовало.