– Не может быть! – воскликнул монах.

– Может. Мы просмотрели некоторые передачи по визору. Там такое творится, сплошной Содом с Гоморрою, – встрял Бестужев.

– Бесовское изобретение, – без промедления отозвался отец Александр.

О визоре ему уже рассказывали, но тогда он еще сомневался, насколько подобное средство необходимо в жизни. Теперь же сомнения исчезли после нескольких сказанных Бестужевым слов. И даже не столько от них, сколько от того, что осуждение высказал гвардеец, человек более легкомысленный, чем остальные офицеры.

– Батюшка, – мягко произнес Мюллер. – Само изобретение не может быть хорошим или плохим. Как его применить, зависит от людей. Например, с его помощью можно было бы создать ряд познавательных и образовательных передач, организовать нормальные новости, вести публичные беседы на злободневные темы науки, культуры, самой жизни. Топором можно работать, а можно подобно Раскольникову старушку убить.

– Так то топор. От него пользы больше, – хоть и трудно было возразить на это, однако отец Александр привык, чтобы последнее слово всегда оставалось за ним.

– Прогнило что-то в здешнем обществе, – вздохнул Мюллер.

Ему всегда казалось, что с дальнейшим развитием науки люди просто обязаны будут стать лучше. Канут в Лету забвения беды, тяжелый монотонный труд, голод, вражда, войны, и большинство займется раскрытием тайн природы или же самораскрытием личности посредством творчества.

– Слушайте, – вновь прервал возникшее молчание профессор. – Может, все не столь плохо? Вдруг под увиденным нами скрывается нечто более достойное? Экскременты всегда плавают на поверхности, а золото находится в глубине. Мы же пока видели одни фрагменты, а надо суметь понять всю картину мира. Мы же всего лишь на окраине! Попробуйте по Африке судить о современной нам цивилизации!

– Наверно, – не слишком убедительно кивнул Кречетов. – Но все же я, господа, хочу одного – найти законную наследницу России. Чтобы не говорили потомки, а так же – граждане Альянса, не могла же совсем бесследно исчезнуть целая страна!

Но уже показался постоялый двор, и разговор окончательно оборвался.

Да и что тут особо возразишь?

– Что-то случилось?

На дворе можно было еще читать, однако в комнате уже господствовали легкие сумерки. Только поручик был опытным человеком, и сразу же почувствовал настроение женщины.

– Он еще спрашивает! – голос был холоден, словно лед на далекой отсюда Неве.

Чтобы ни говорили женщины о полном равенстве во всем с противоположным полом, поведение любой из них всегда будет отличаться от поведения мужчины. Гораздо больше эмоций, обид, вызванных любой внешней ерундой, или же внутренним нарушением гормонального баланса.

– Конечно. Я сразу сюда.

Поручик действительно едва успел смыть неизбежную пыль, и даже не стал заходить в офицерскую комнату. У Джавада съедено было столько, что ужинать вообще не хотелось, казалось – можно словно верблюду обойтись теперь без пищи минимум неделю, однако появляться с пустыми руками неудобно, и Бестужев держал в руках поднос с целой горой разнообразных фруктов.

Ответом было молчание. Элизабет вдруг решила, будто находится в жилище одна, а если что-то движется, так это лишь тень. Мало ли их бывает?

– Лиза, – мягко произнес Бестужев, опуская поднос рядом с женщиной. – Я же говорил, что обязан присутствовать при переговорах с местным мэйром.

Как-то неожиданно промелькнуло – профессор ошибся, и мейр – не искаженное «майор», а изменившееся в языке «мэр».

Разницы-то…

– Вот и отправляйся туда же! – бросила тени Элизабет.

– С тобой намного приятней, – примиряющее сказал поручик.

Правда, приятного в нынешней ситуации он видел мало, но женщины по природе своей не любят правды.

– Приятней! Как же, знаем! Если хочется, а в остальное время – лучше с вонючими горцами!

– Не все в жизни определятся физической чистотой, – возразил Бестужев. Ему по службе частенько доводилось быть и пыльным, и потным. – Гораздо важнее душа, а она у местных не столь омрачена пороками, как у некоторых, мнящих себя цивилизованными и образованными людьми.

– Ты на кого намекаешь? – женщина едва не сорвалась на крик, и удержалась неким чудом. Или же – пониманием, что крик может быть услышан всеми, кому даны органы слуха.

– Хотя бы, на твоего компаньона.

– Чем тебе Айзек не нравится?

– Почему мне вообще должен нравиться мужик? – намеренно грубовато возразил поручик.

– Да ты гомофоб!

– А это еще что такое? – Бестужев картинно изогнул бровь. Только вряд ли в сумерках реально было разглядеть выражение его лица.

Элизабет поперхнулась. Но хоть и во власти гнева, ей все же удалось сообразить, что выходец из далекого прошлого действительно может не знать значения многих слов.

Только до чего же трудно объяснять значение ясных с детства понятий!

– Это неприятие нормальных половых отношений между мужчинами, – наконец, сформулировала женщина.

– Милая, между нормальными мужчинами не может быть половых отношений. Для подобных целей Бог создал мужчину и женщину. Двух мужчин он не создавал. А жителей Содома и Гоморы, где процветал сей грех, просто уничтожил в назидание другим.

Тут уж оказалось, что Лизе неведомо многое, уясненное Бестужевым с детства. Пусть поручик не отличался особой религиозностью, более того, частенько нарушал некоторые из заповедей, само существование Бога под вопрос он не ставил никогда.

Имелась в объяснениях еще одна практическая сторона. При конфликтах главное – отвлечь женщину, перенацелить ее энергию в мирное русло. Потом, благодаря гораздо лучшей памяти к обидам, она не раз и не два припомнит недоигранный до конца скандал, да стоит ли бояться будущего? Для двоих оно может не наступить. Если бы гвардейский поручик оставался с каждой из встреченных на пути дам, давно бы уже стал обладателем гарема, которому позавидовал бы любой султан, разве что, кроме легендарного Соломона.

Только к лицу ли русскому офицеру иметь гарем?

А потом постепенно был совершен переход к тому, что должно происходить между мужчиной и женщиной, и только между ними.

Как часто бывает, после скандала Элизабет стала более страстной, и при всем искусстве и молодости поручика последнему пришлось, в конце концов, не слишком сладко. Проще говоря – устал, и уже не хотелось любых самых изощренных ласк. Занятия любовью отличаются тем, что количество никогда не перейдет по ощущениям в новое качество, и повторы уже не столь ярки, чем первые объятья.

– Что же случилось? – Бестужев воспользовался очередной передышкой, и жадно отхлебнул из стоявшего в изголовье кувшина чистой воды.

Аборигены не только не делали вина, они так и не додумались до простейшего кваса, и приходилось утолять жажду простейшим из всех напитков.