При виде перстня глаза хозяина снова широко раскрылись.

– Как он к вам попал? – вскрикнул рыцарь, сжав камень пальцами. – Какая странная печать.

– От отца досталось, – коротко пояснил Орфео. Калисто отступил на шаг:

– Ну конечно...

Орфео поднял перстень к глазам, рассмотрел вырезанный на бирюзе узор. Чему так удивился Калисто? Может, кольцо как-то связано с делом, в котором участвовали их отцы?

– Для вас он что-то значит, синьор? – спросил он. – Для меня это полнейшая загадка.

Калисто словно не услышал вопроса.

– Скажите, где вы остановились, сиор Бернардоне – вдруг я еще что-нибудь вспомню насчет той девчонки.

Голос и манеры снова стали приятными, почти приторными.

– Я только что вернулся, – ответил Орфео. – Найти меня можно через купца Доминико.

Он пожалел о своих словах раньше, чем они слетели с языка. Вспомнилось предупреждение брата. Орфео отрывисто поклонился и повернулся к выходу, удалившись так быстро, как позволяло достоинство. Он напряженно прислушивался, не звучат ли за спиной крадущиеся шаги Калисто. Вздумай хозяин напасть на него, он оказался бы бессилен против дюжины вооруженных рыцарей.

Солнечный луч, тени, играющие на светлой стене.

Теплый домашний воздух. Домашние шумы, шуршание метлы, стук сброшенных у камина дров.

Лица. Склоняются, качаются, исчезают.

Боль. В плече, в ребрах, в колене – полтела болит. Пульсирующая боль в голове.

«Ныне, Господи Иисусе, отпусти с миром раба Твоего.

Ванна, я скоро приду. Дождись меня».

Женский шепот:

– Ему лучше? «Ванна?»

– Он то приходит в себя, то засыпает, Аматина. По голове ему крепко досталось, но лекарь думает, что он все-таки выживет. Крепок, как лесной зверь.

Мягкое прикосновение к щеке.

– Я здесь, кузен. Прогони демонов. На давай им забрать тебя.

Он цепляется за этот голос. Блестящий черный сверчок, барахтающийся в грязной луже на краю дороги.

Хочется уйти, покинуть долину слез. К вечному покою. К Ванне.

Чей голос? Чей, если не Ванны?

– Кузен?

Лицо, обрамленное черным, как у монахини, расплывется, наплывает на него.

Запах жасмина. Влажная прохлада на лбу.

Тень растет. Отдаленное бормотание голосов, сливающихся в невнятный шум.

Темнота. Тишина.

«Господь мой Иисус Христос, помилуй меня, грешного. Господь мой Иисус Христос, помилуй...»

– Я слышал, вы побывали в Труа? – полнотелый краснолицый монах уселся на скамью против Орфео и Нено и налил себе из их кувшина. – Благослови Бог вашу щедрость, друзья.

– Все глотки друг другу братья, – заметил Орфео.

Монах покачал в кружке вино и потянул носом.

– Франки говорят, лучшее вино должно обладать тремя «Б» и семью «Ф»:

C'est bon, et bel et blanc Fort et fier, fin et franc, Froid et frais et frettilant[59].

Он наконец отхлебнул и воскликнул:

– И надо ли удивляться, что они столь почитают доброе вино, если «вино веселит Бога и людей», как написано в девятой главе Книги Судей. – Монах высоко поднял чашу. – И потому скажем вместе с царем Соломоном: «Дайте крепкого вина печалующимся и вина тем, кто помрачен в мыслях. Пусть выпьют и забудут свои печали и не горюют более».

– Хорошо сказано, – согласился Орфео и повысил голос. – Пусть же все печали скроются отсюда.

Они с Нено с двух сторон ударили чашами о чашку монаха. По темным углам разнеслось торжествующее «ура!».

Выпив, Орфео ударил себя кулаком в грудь:

– Орфео, бывший Бернардоне, и Нено, могучий и надежный, как его волы!

Монах склонил к ним безволосую розовую макушку.

– Фра Салимбене, только что из Романьи, раб Божий и всех порядочных людей... особенно женщин, даже и не слишком порядочных.

Монах расхохотался и ущипнул себя за толстый подбородок.

Нено запел, но песня перешла в мычание, и возчик уронил руки на стол, а голову на руки. Орфео встряхнул друга и подлил ему вина.

– Проснись. Пусть этот добрый монах угостит нас поэзией или споет, если еще в силах довести песню до конца.

Фра Салимбене кивнул и громко постучал по столу. Поднявшись, обвел глазами стены, словно обращался к ним.

– Стихи маэстро Морандо, который в бытность мою мальчиком преподавал грамматику в Падуе, да утешит Господь его душу!

Монах допил вино и затянул серьезно и торжественно, словно мессу:

Все пейте красное вино!

Благоуханное вино

Весельем душу озарит

И лик румянцем наделит.

Кто бледное винишко пьет,

Гнилую воду в чрево льет.

Понос замучит дурака,

И в душу заползет тоска.

В вино, душистое, как мед,

Трактирщик-вор воды нальет.

Но коль вино зари алей

—Пей вдвое, денег не жалей.

Но жирный боров будет тот,

Кто белое винишко пьет.

Язычник хлещет пусть его,

А нам, католикам, – грешно!

Орфео хлопнул ладонями по столу и обхватил могучие плечи Нено. Пока фра Салимбене водружал на скамью свое обширное седалище, служанка подала еще вина.

– Ты бывал во Франции, брат? – воскликнул торговец.

– Уже двенадцать лет как не был, – ответил монах. – Зато в год от рождества Христова 1248 я побывал в Сенекой обители на капитуле министров-провинциалов нашего ордена во Франции. Туда приехал и король Людовик с тремя братьями, а мне уж очень хотелось на них посмотреть. Были там и министр-провинциал Франции, и фра Одо Ригальдо, архиепископ Руана, и с ним Джованни да Парма, генерал нашего ордена, и множество блюстителей и высоких чинов капитула, – рассказчик прервался, чтобы отпить вина, и возвел очи горе. – Наш генерал держался скромно, по слову Экклезиаста: «Не возносись в дни своей славы», и хотя король пригласил его сесть с ним рядом, предпочел обедать за простым столом, почтив его своим присутствием, и тем преподал урок многим.

– Будем же все учиться у людей благочестивых, – кивнул Орфео, приветственно воздев чашу, – и выпьем за здоровье прекрасных женщин, в особенности той, с которой я повстречался сегодня!

– И за прекрасных дам, моих духовных дочерей, – подхватил Салимбене.

Нено тихонько похрапывал под истории о путешествиях, которыми обменивались монах и торговец. Орфео казалось, он только-только всерьез принялся за дело – упиться до беспамятства, как с ближней колокольни прозвонил колокол.