Население Йокнапатофы – более пятнадцати тысяч человек. Из них примерно шестьсот персонажей названы по именам, и это очень много, если учесть, что герои, переходя из романа в роман, оказываются связаны сложными узами и разобраться, кто есть кто, непросто.

Американский книжный мир, полностью ориентированный на спрос, быстро отозвался на эту потребность читателя, и появилось несколько справочников к Фолкнеру. В этих книгах, а также приложениях к некоторым романам («Шум и ярость» входит в их число) – последовательное изложение сюжета, перечень персонажей и их сложных родственных связей, разъяснение темных и путаных мест. Изданы «Читательский путеводитель по Фолкнеру», «Фолкнеровский глоссарий» и множество других справочников и указателей, призванных помочь читателю ориентироваться в мире Уильяма Фолкнера. Факт этот удивительный: для того, чтобы понять современное художественное произведение, требуется огромный дополнительный аппарат – так, как если б это была древняя рукопись. Писатель заставляет не развлекаться, а скорее мучиться вместе с ним над загадкой жизни: что делает человека таким, какой он есть, что толкает его на убийство, жестокость и, наоборот, – почему человек может быть самоотверженным и благородным, а значит, используя любимые фолкнеровские слова, «выдержать, выстоять».

По отношению к своему творчеству Фолкнер был беспощаден. Трудно найти другого писателя, который отзывался бы столь резко о самом себе. Все свои книги он называл «неудачами», а «Шум и ярость» – «самой блестящей неудачей». «Не удалось», «не вышло», «не получилось» – Фолкнер так настойчиво повторял эти слова, будто ждал опровержения.

Писатель экспериментировал всю жизнь. Казалось, он испробовал все приемы, которые когда-либо изобретала литература, и, наверно, поэтому так легко «растащить» Фолкнера по разным влияниям. С кем только не сравнивали его! Если составить полный список литературных имен, прямо или косвенно, по мнению критиков, повлиявших на Фолкнера, то получится длиннейший перечень английских, американских, французских и русских писателей. Конечно, Фолкнер сумел создать свой мир, свой стиль не из литературных источников, но и литературная атмосфера того времени – двадцатых – тридцатых годов, оказала на него во многом формирующее влияние.

В молодости, в своих поэтических опытах, испытывая на себе влияние французских символистов, он откровенно подражал им, потом пришло увлечение литературой экспериментальной и, что называется, модернистской – Дж. Джойсом, Т. С. Элиотом. Фолкнер отрицал сам факт знакомства с романом Джойса «Улисс» (1922) до того, как он принялся писать свой «Шум и ярость», но из более поздних многочисленных свидетельств стало известно, что он довольно рано прочел произведение, с которого в англо-американском литературном мире принято отсчитывать начало новейшей литературы XX века.

Это была литература, отражавшая современное сознание человека: одного, без бога, без веры, лицом к лицу с миром, который представляется ему, как сказал Т. С. Элиот, «гигантской панорамой тщеты и анархии». В этом мире из-под человека выбита основа существования – вера в осмысленность его пребывания на земле, и единственно, во что остается верить, так это в относительность всех истин. Писатель в новой роли уже не претендует на роль нравственного судьи героев – он всего лишь рассказчик или даже один из рассказчиков, который может быть так же озадачен жизнью, как и сам читатель. Представить как можно больше разных точек зрения, осветить один и тот же предмет с разных сторон – может, таким путем «составится» истинная картина? В «Шуме и ярости» четыре рассказчика, четыре взгляда на жизнь, в романе «Когда я умирала» (1930) их уже пятнадцать. Однако Фолкнеру и этого казалось мало, слишком мало, чтобы охватить сложность жизни, и потому в каждом отдельном мгновении жизни героя он хочет выразить не только сиюминутность, но и прошлое, и даже будущее героя.

О фолкнеровских скачках во времени, которые особенно заметны в «Шуме и ярости», написано множество работ. Сам Фолкнер не раз объяснял эту особенность своей прозы. Главное для него было вот в чем:

«… у каждого человека есть предчувствие своей смерти: зная, что на работу отведено мало времени, пытаешься поместить всю историю человеческой души на булавочной головке. Ну и потом, для меня, во всяком случае, человек не существует сам по себе, он – порождение собственного прошлого. Прошлое фактически не существует как некое „было“, оно перешло в „есть“. Прошлое – в каждом мужчине, в каждой женщине, в каждом моменте. Все предки человека, все его окружение присутствуют в нем в каждый отдельный момент. И потому человек, характер в повествовании в любой момент действия являет собой все то, что сделало его именно таким, и длинное предложение – попытка включить все прошлое, а по возможности и будущее, в тот единичный момент, когда герой совершает какой-то поступок…»

Заглавие романа «Шум и ярость» взято Фолкнером из знаменитого монолога шекспировского Макбета – монолога о бессмысленности бытия. У Шекспира дословно произнесены следующие слова: «Жизнь – это история, рассказанная идиотом, наполненная шумом и яростью и не значащая ничего» («Макбет», акт V, сцена 5). Название «Шум и ярость» скорее можно отнести к первой части, рассказанной слабоумным Бенджи, однако писатель не случайно оставляет его для всего романа.

Вспоминая о том, как был написан «Шум и ярость», Фолкнер говорил, что сначала он написал только первую часть – рассказ идиота, который ощущает предметы, но ничего понять не может. Потом, почувствовав, что чего-то не хватает, предоставил права рассказчика второму брату, полубезумному студенту накануне его самоубийства – снова неудача, потом третьему брату – беспринципному дельцу Джейсону – опять не то. И тогда в последней части автор сам выходит на сцену, пытаясь собрать историю воедино, – лишь для того, мол, чтобы потерпеть окончательную неудачу. При всей стройности фолкнеровского «воспоминания», судя по всему, это очередная легенда. Роман тщательно выстроен, в нем продумано каждое слово, каждая запятая, а четыре рассказчика необходимы Фолкнеру для «максимального приближения к правде».

"Шум и ярость – любимая книга Фолкнера. «Мое отношение к этой книге похоже на чувство, которое, должно быть, испытывает мать к своему самому несчастному ребенку, – рассказывал Фолкнер. Другие книги было легче написать, и в каком-то отношении они лучше, но ни к одной из них я не испытываю чувств, какие я испытываю к этой книге».

Почему до сих пор так современны романы «Шум и ярость» и «Свет в августе» – книга о падении старинного рода южной аристократии и роман о душе, задавленной духовной атмосферой американского Юга?

Наверное, потому, что есть в них всеохватывающая, всепроникающая мысль о сложности и даже необъяснимости происходящего, и отсюда – о трудностях отличать правого от виноватого, объяснять мотивы человеческих поступков. В то же время у Фолкнера предельно отчетливо представление о людях, несущих в себе зло, несущих его неистребимо, непоправимо, о людях, подобных фашиствующему Перси Гримму из «Света в августе» или Джейсону из «Шума и ярости».

При желании из Фолкнера можно вычитать что угодно. Но главное, наверное, в том, что Фолкнер, как писатель, всю жизнь пытался рассказать фактически одну и ту же повесть борьбы человека с обстоятельствами, с собой, с окружением.