При виде крови — то ли на руке матери, то ли на лице отца — он пронзительно закричал. Элинор перешагнула через Люси, взбежала по ступенькам, подхватила кричащего ребенка и унесла прочь.

Люси не смогли оторвать от перил, она так и осталась лежать па лестнице, а Джулиан стоял ступенькой ниже, крепко ухватив ее за пальто, пока Айрин звонила папе Уиллу.

Уиллард приехал, провел ее по ступенькам и через холл к двери. У Сауэрби свет горел во всех окнах, когда Уиллард вывел автомобиль и повез Люси домой.

Отец Дамрош.

В какой стороне стена? Где окно? Она лежала под одеялом. Она вытянула руку в темноту. «Я учусь на первом курсе». Она лежит в постели. В своей спальне. Она в Либерти-Сентре. Сколько же она проспала?

Папа Уилл помог ей подняться по лестнице и накрыл одеялом. Она плакала… Он сел в кресло рядом с кроватью… И тогда она, должно быть, заснула.

Но она не может терять ни минуты — этим воспользуются ее враги. Нужно действовать!

Отец Дамрош!

Но что от него ждать? Отец Дамрош, почему вы не можете ничего сделать? Вот он стоит перед ней как живой — черные волосы — он расчесывал их пятерней, мощная челюсть и такая размашистая, красивая походка, что даже протестантские девочки обмирали, завидев, как он в белом воротничке появляется из-за угла. «Отец Дамрош! — окликает его кто-нибудь из девочек. — Отец Дамрош!» Он машет рукой: «Привет!» — и исчезает, а они со стоном падают друг к другу в объятия…

И вот в автобусе подпрыгивает, раскачивается, подлетает со своего сиденья Люси — она впервые едет в монастырь. Отец Дамрош тоже раскачивается над огромным рулевым колесом, и другие девочки, держась за руки, подскакивают на своих сиденьях и тут же плюхаются обратно, словно скованные кандалами арестанты, которых везут к месту казни. Они глазеют на черные деревья, проносящиеся за окном. Кто-то сзади заводит: «Спрячь-ка заботы в вещевой мешок…», но подхватывают песню всего один-два голоса, и снова громыхает старый приходский автобус. Придавленный низким зимним небом, подпрыгивая и тяжело приземляясь, он скачками движется дальше, к полоске света, дрожащей на горизонте, и ей кажется, что они убегают от какой-то грозящей им катастрофы. Птица, освещенная снизу красными отблесками, проносится мимо окна, и Люси выворачивается, провожая птицу глазами, как вдруг ее пронзают слова святой Терезы: «Господи наш! Овечка твоя заблудшая!»

«Тпру!» — ревет отец Дамрош: его армейские ботинки жмут на педаль тормоза. «Тпру!» — их мотает так, что ноги подлетают и головы сталкиваются. «Тпру, приехали, Нелли», — и девочки хихикают.

Следом за Китти, уцепившись за пояс ее пальто, Люси шаркает расстегнутыми ботиками по темному проходу автобуса. Словно с крутого обрыва, через открытую дверцу она прыгает на монастырский двор, и ей кажется, что она сейчас увидит горящие огни.

Одна-одинешенька Люси стоит у автобуса, крепко прижав к себе охотничью сумку паны Уилла. Она слышит, как Китти зовет ее, и быстро ныряет за темный кузов. Здесь ее никто не увидит. Люси глотает холодные сумерки — воздух хрустит, словно крепкое яблоко, она чувствует на зубах его ясные, чистые кристаллы и глотает, глотает… О, как это трудно — ждать своего первого причастия! Только бы сразу не проглотить облатку. Нет, нет! Пусть она растворится у нее во рту и растечется по жилам. Его тело. Его кровь… И тогда произойдет…

Но, может быть, об этом она и молила втайне от себя самой? «Нет!» Люси по-прежнему стоит за автобусом, ее увлажненные глаза выхватывают из темноты неясные тени и силуэты — священники, монахини, девочки, которые выстраиваются в шеренгу и скрываются во тьме; грузовики, автобусы, легковые машины мигают фарами и, громыхая, уносятся прочь… Она слышит хруст шин по гравию. На что это похоже? На кость, ломающуюся под колесами? Внутри все люди не более чем скелеты. Внутри все одинаковы. На занятиях по биологии Люси выучила названия всех человеческих костей — лопаточная, бедренная, большая берцовая… О, почему в людях нет места добру! Сплошные кости, жилы, кровь, почки, мозги, гланды, зубы, вены, артерии… Почему, почему в людях нет места добру?

— Отец Дамрош!

— Кто здесь?

— …Люси.

Он обходит автобус.

— Что с тобой? Это ты, Люси Нельсон?

— Да.

— Что случилось? Тебя укачало? Тогда тебя проводят в твою комнату. Так что случилось?

Она протягивает руку и натыкается на колесо.

— Отец Дамрош… — Но стоит ли говорить ему? Она ведь даже Китти ничего не сказала. Даже самой святой Терезе. Ведь никто не знает, какое чудовищное желание живет в ней. — Отец Дамрош. — Люси засовывает варежку в ребристую выемку шины и, уткнувшись в капюшон своего плаща, бормочет то, что она не в силах больше скрывать: —…убьет моего отца.

— Говори так, чтобы я мог тебя слышать, Люси! Ты хочешь…

— Нет! Нет! Я молю Иисуса! Пусть он умрет в аварии! Пусть попадет под автомобиль! Когда он пьяный, когда от него несет виски! — Люси плачет. — О отец Дамрош, — продолжает она, — я понимаю, что это ужасный грех. Я знаю, но ничего не могу с собой поделать.

Она прижимается лицом к его сутане. Отец Дамрош ждет, что она скажет дальше.

— О отец, скажи мне, скажи, это действительно грех? Он такой испорченный, такой плохой человек.

— Люси, ты не подозреваешь, каким духом ты одержима.

— …Да? Тогда, пожалуйста, отец, скажите каким?

И вот она среди сестер. Окруженная шелестящими плащами, Люси движется к церкви. Колышется пламя бессчетных свечей, и надо всем — над нею, над свечами и над монахинями — страдающий господь. О боже! Овечка твоя заблудшая! О милосердный Иисусе! Утешитель скорбящих! Спаситель наш! Искупивший страданиями грехи наши! О Святый, Сладчайший, Всесветлый, Милосердный Иисусе, раз ты не караешь — сделай моего отца ОТЦОМ!

К воскресному вечеру Люси так изнурена молитвами, что едва может говорить. Остальные девочки тараторят на ступеньках храма святой Марии, поджидая, когда за ними придут и заберут домой. В кармане Люси сжимает черную накидку, подаренную ей сестрой Анджеликой.

«Терпение. Вера. Страдание. Вот путь Терезы, запомни, Люси…» — сказала сестра Анджелика. «Я понимаю. Я запомню…» — сказала Люси. «Чтобы разрушать, не нужно терпения», — продолжает сестра Анджелика. «Понимаю, понимаю», — сказала Люси. «Разрушать может всякий. Даже последний бродяга». — «Понимаю…» — «Чтобы спастись…» — «Да, да. Спасибо вам, сестра…»

— Эй, Люси Нельсон! — Отец машет ей рукой из машины. Вокруг открываются и захлопываются дверцы, раздаются гудки, девочки с криком разбегаются по машинам. И такие все гордые, такие счастливые! Такие оживленные! Поздний воскресный вечер, холодное, чистое, сверкающее небо, и девочки в теплых машинах разъезжаются по теплым домам, к теплым ваннам, теплому молоку, теплым постелям. «Пожалуйста, пожалуйста!» — в последний раз молит она. И вместе со всеми, как все, бросается к дверце, распахнутой отцом.